Дорога дней

Когда они вышли, Дед объяснил, что в наркомате просвещения давно поговаривают о нынешних «методах» преподавания, что, по его мнению, очистить школу надо не от нас, учеников, а от этих глупых методов.

Вот как закончилось это собрание, которое все еще шумело у меня в голове, когда под проливным дождем узкими улочками я шагал к дому…

Выгнать нас не выгнали, но Газет-Маркар настоял, чтобы Лилик Тер-Маркосян публично извинилась перед Элиз Амбакумян, чтобы поведение Чко обсудила комсомольская организация, а ИПРУБ занялся бы «модельными» туфлями моего отца.

На улице холодно, я промок до последней ниточки, но на душе стало спокойней. Не лают собаки, и только дождь шумит и рушится водопадами с желобов. Я пришел домой. Мать, конечно, еще не ложилась. Увидев меня, всплеснула руками:

— Вай, ослепнуть мне, совсем продрог, наверно?..

Но я засмеялся. Засмеялся впервые за этот день.

Башмачник Месроп, не подозревая, какой он наносит удар с тыла по движению нашей страны вперед, мирно спал.

— Мама, — сказал я, улыбаясь, — мам, представителем какого класса является верблюд?

— Опять дуришь, сумасшедший! Скорей снимай одежду.

УФО И ОТЦОВСКИЙ ТАБУРЕТ

Конечно, дело было не в том, что ИПРУБ, то есть Асатур Шахнабатян и Альберт, могли снова зайти к нам, чтобы заняться отцовскими «модельными» туфлями. После собрания Асатур Шахнабатян уже не был страшен. Теперь я по-настоящему узнал и школу, и учеников, и учителей. Разумеется, дело было вовсе не в посещении ИПРУБа. Разговор о «модельных» туфлях отца вышел за пределы школьного собрания и пошел путешествовать по всему городу. Эта история дошла до Србун и до десятков ей подобных, которые оплели ее густой сетью сплетен.

Вот что рассказывала Србун:

— Говорят, Месроп «елемент», а сына его погонят из школы, а у Месропа еще отберут шило и гвозди. Вай, вай, вай, волосы дыбом становятся… Чтоб мне ослепнуть, да разве это дело?

— Ты сама «елемент», а этот человек сапожник, — сердилась Мариам-баджи.

— Да ведь не я же говорю, — оправдывалась Србун. — Пусть ослепнет тот, кто болтает такое! Да еще говорят, будто этот проклятый Цолак держал сорок таких «елементов», как братец Месроп, а еще — что кожа была ворованная, «контрабанд», понимаешь?

— Ну и ну! — качал головой Газар. — Вечно эти женщины из мухи слона делают!

Хуже всего, что вопрос разбирали и на фабрике и, как потом рассказывал отец, осрамили его перед народом. На том дело не кончилось, отца вызвали в какое-то учреждение, со странным названием — УФО.

И там, на лестнице, отец столкнулся с Цолаком.

— Гляжу — этот бессовестный, — с горечью рассказывал он потом Газару и товарищу Сурену, — и руками и ногами знаки какие-то делает, выставил два пальца: мол, там скажешь, две пары только сшил. Я кивнул и вошел в комнату. За столом сидел человек примерна моих лет.

«Данелян?» — спрашивает.

«Данелян», — отвечаю.

«Ты где работаешь?»

«На обувной фабрике».

«А еще?»

«Еще? Все, дорогой».

Тут он рассердился:

«Ты что, издеваешься надо мной, спекулянт?»

Ну, думаю, вот уж такого греха за мной не числится.

«Товарищ, — говорю я ему, — соседи хорошо меня знают, правда, я, бывает, чиню кое-какую обувь, но спекулянтом никогда не слыл».

«Все равно, — говорит. — Для Цолака Хосцяна шил ведь туфли?»

Ну как тут соврешь!

«Шил, — говорю, — ровно семнадцать пар сшил».

Не знаю, то ли потому, что я сразу признался, то ли совесть в нем заговорила, только он подобрел что-то.

«А тебе известно, — говорит, — что это преступление, что на этого самого Цолака работали еще несколько человек, что он фактически целую мастерскую держал тайком от государства?»

«Фактически не знаю», — отвечаю.

Тут он рассмеялся и говорит:

«Ну ладно, иди. Постыдился бы. А еще передовой рабочий! На первый раз прощаем, но, если еще попадешься, налогом обложим».

Вышел я оттуда, Газар-джан, запаренный, ну совсем как из бани. А этот бессовестный, гляжу, торчит возле дверей.

«Ну, — спрашивает, — что ты там говорил?»

Тут я не стерпел.

«Катись отсюда, — говорю, — и на глаза мне больше не показывайся!..»

Газар и Сурен от души рассмеялись, но отцу было далеко не так весело. Он встал, взял свой табурет и вышел.

Пока Газар и товарищ Сурен занимались мной и Зарик, а мать хлопотала, собирая на стол, вернулся отец. Я посмотрел на него и все понял…

Башмачник Месроп расколол свой табурет.

— Вардуш, — смущенно сказал он, — на, затопи печку, ребятам теплее будет…

Все молчали.

Мать открыла дверцу печки.

Вскоре табурет весело трещал в печке, а Газар, допивая третью чашку чая, вставил авторитетно:

— А табурет-то зря разбил, пригодился бы еще дома.

Я — УЧИТЕЛЬ

В середине декабря товарищу Папаяну наконец удалось найти мне ученика, которого я должен был подготовить для поступления в музыкальную школу.

Мой ученик был шустрый шестилетний мальчишка, большеголовый, с умными глазами. Роста маленького, а имя носил предлинное — Врамшапух.

Врамшапух жил неподалеку от нас, за Домом пионеров. Он был самым младшим в семье маляра.

У Врамшапуха было еще восемь братьев, все, как один, похожих друг на друга.