Дорога дней

— Вай! — скорее от удивления, чем от боли, вскрикнула Каринэ.

— Чтоб ты сдох, окаянный! — И на меня посыпался град проклятий и ругани тикин Грануш.

А я в смятении быстро выбежал на улицу, догоняя родителей.

«Ах, почему этот камень попал в Каринэ!» — чуть не плача, думал я. Я знал, что вечером поднимется скандал. Тикин Грануш, конечно, пожалуется мужу, оба они выйдут на балкон, вызовут моих родителей. Грануш будет ругаться и визжать, а Рапаэл скажет с философским спокойствием: «Я порядок люблю…»

Нам, ученикам, не позволили присутствовать на родительском собрании. Взрослые были в классе, а мы — на балконе второго этажа.

— Ну, — сказал Чко, — очень боишься?

Я удивился: неужели ему уже известно обо всем?

— Да не боюсь, только нехорошо это получилось.

— Что?

— Да то.

По удивленно раскрытым глазам Чко я понял, что его вопрос не имел никакого отношения к происшествию с камнем. Но было уже поздно: нас окружили кривоносый Амо, сын керосинщика Погос и несколько других мальчиков, и я вынужден был рассказать все подробно.

— Плохо, что камень попал в Каринэ, — сказал Амо, — а этой буржуйской жене так и надо.

— Держись крепче, чего нюни распустил! — накинулся Погос, заметив, что я собираюсь заплакать.

Мы еще не разошлись, когда взрослые вышли из класса. Мать радостно подошла ко мне и поцеловала. Лицо моего отца, беседовавшего с отцом Чко, сияло.

— Ну, молодцы, молодцы, — сказал он мне и Чко, — удалые вы ребята, ничего не скажешь!

Из отрывистых разговоров взрослых мы поняли, что оба «перешли», и мало того — с похвальными грамотами.

Мы группой направились домой. Чко, как теленок, весело резвился и вертелся вокруг старших, а мое сердце бушевало всю дорогу.

Только мы вошли во двор, как тикин Грануш, словно бешеная собака, кинулась на мою мать:

— Эй, Вардуш, уж больно ты распустила своего щенка!

— Что случилось? — испугалась мать.

Отец и мать растерянно стояли посреди двора, а Грануш торопливо выкладывала.

— Невестка-ханум, — вступилась Каринэ, — вот тебе крест, не болит совсем.

— Ты молчи! — осадила ее Грануш. — Чуть глаз мне не вышиб…

Я стоял безмолвный и растерянный.

А Грануш все бранилась и бранилась.

— Вот и давай жилье такой голытьбе! — распаляясь все больше, визжала она на весь двор.

— А почему она сказала про отца и маму, что они «вышагивают»? — плача, вмешался я.

— Домой, быстро! — приказал мне отец.

Соседи высыпали поглядеть на «зрелище». Газар, честный «правдолюб», едва сдерживался, чтобы не нагрубить разъяренной домовладелице. Мариам-баджи хлопала себя по коленям и все приговаривала:

— Стыдно, стыдно тебе, Грануш!

Но Грануш нарочно затягивала ссору: она послала человека за супругом.

— Заткнись-ка ты, карга! — обернулась она к Мариам-баджи.

Тут уж все перемешалось.

— Ну, хватит, бесстыжая! — вдруг громко крикнул Газар. — Чего язык распустила!

Грануш притихла на минутку — видимо, нападение было неожиданным, — но тут раскрылась калитка, и во двор, яростно фыркая, вошел парон Рапаэл.

Грануш истерически зарыдала и подбежала к мужу.

— Что они, как на свою рабу… со всех сторон на меня накинулись! — всхлипывая, говорила она.

— С этого дня все вон из моего двора! — тоненьким голоском взвизгнул парон Рапаэл.

Тут уж удержать Газара было невозможно.

— Чтоб ты лопнул, раздутая гадина! — крикнул он и набросился на Рапаэла с кулаками.

Керосинщику Торгому и двум другим мужчинам едва удалось высвободить парона Рапаэла из рук Газара.

— Да пустите, я покажу этой дашнацкой[17] шкуре! — все еще кипятился Газар.

Но парон Рапаэл и тикин Грануш уже ушли в дом.

НАПРЯЖЕНИЕ НЕ СПАДАЕТ

Домой я не пошел.

Вечером сидел на церковном дворе, свесив ноги в высохшую канаву.

Мне было тяжело и муторно, в сердце бушевала ярость. Я вспомнил бессчетное количество обид, причиненных мне пароном Рапаэлом и тикин Грануш. Каждой из них было достаточно, чтобы распалить меня, вызвать чувство мести, но все вместе они обозначали что-то новое, что, как нож, ранило и кромсало меня и в то же время роилось смутными мыслями, мрачными и тяжелыми тучами сгущаясь в моей детской головке. Почему они издеваются надо мной, над моими родителями, над Мариам-баджи и даже над Каринэ, родной племянницей Рапаэла? Почему? Неужели только потому, что мы «жильцы», а они «хозяева»? Но ведь и Каринэ из хозяев… Каринэ из хозяев? Я невольно улыбнулся. Какой она хозяин!

Но больше всего беспокоило меня то, что сказал парон Рапаэл: «С этого дня — вон из моего двора!»

Это относилось не только ко мне, не только к нашей семье, но и к Мариам-баджи, к семье Газара и ко всем остальным.

«Куда же мы денемся?» — думал я. Мир в моем представлении ограничивался нашим и соседскими кварталами, где в каждом доме уже кто-нибудь жил. И потом, как же можно перенести столько вещей: нашу тахту, стол, комод Газара?

В моей короткой жизни радость никогда еще не омрачалась так горько, как в этот день, в день, когда я закончил первый класс, да еще с похвальной грамотой.

Как же я теперь пойду домой, как посмотрю людям в глаза?

Как покажусь во дворе? Я, своей выходкой навлекший столько бед!