Дорога домой

Обычно те, кто читает про Стену Памяти в путеводителях, представляют нечто огромное и монументальное. Да, изображение «лебедя» по центру стены большое, хотя не в натуральную величину, конечно, но сама Стена, в которую переходят плоскости – метра три высотой. И имена погибших за Марс и Терру вырезаны в камне широкой лентой – чтобы читать, не приседая на корточки и не задирая голову. Сейчас перед стеной шеренгой стояли ребятишки, важные и торжественные, и несколько взрослых. Мы остановились в аллее, не выходя на площадь перед Стеной, чтобы не мешать.

– Что это? – тихо, словно её могли услышать, спросила Инге. – Церемония какая-то?

– Мальков в пионеры принимают, – так же тихонько ответил Ганс.

– А что это?

– Пионеры? Детская организация, ещё с давних пор. Ребята клянутся быть как Первые и быть первыми во всём, в том числе в строительстве и защите социализма. Хотя у нас давно уже коммунизм, – Ганс хмыкнул, поглядел на Инге. – Ты про такое и не знаешь, наверное.

Та пожала плечами. Мне вообще показалось, что торжественная церемония Инге не заинтересовала. Нет, она внимательно наблюдала, как серьёзные детишки по очереди выходили из строя, поворачивались лицом к товарищам и произносили слова клятвы, но зуб даю, она что-то другое видела и слышала. Уж больно она была сосредоточенная. Впрочем, я и сам знаю, что Олимп – место непростое, а с её чувствительностью – или как это назвать?.. Даже не представляю, что Инге могла тут почувствовать.

Последняя девчушка вернулась в строй – и шеренга распалась, превратившись в стайку радостных и возбуждённых детишек. Они направились к музею, а мы прошли через опустевшую площадь. Я уже бывал здесь, и не раз, но Инге… Будет ли это важно для неё? Хотелось бы, но по большому счёту – ей это всё чужое. Мне даже стало больно при мысли, что для неё Олимп и память Первых окажутся чем-то пустым и незначительным.

Но я зря волновался. Инге обогнала нас с Гансом. Быстро подошла к Стене, погладила холодный камень. Медленно, старательно разбирая слова, прочитала стихи, вырезанные на обтекателе изображения «лебедя»:

Вспомним всех поимённо,
сердцем

[5]вспомним своим…
Это нужно —
не мёртвым!
Это надо —
живым!
Вспомним
гордо и прямо
погибших в борьбе…

Есть великое право:

забывать о себе!
Есть высокое право:
пожелать и посметь!..

Стала

вечною славой
мгновенная
смерть![6]

– Это… Имена ушедших? – Инге повернулась к нам, и я понял, что зря переживал. Ей было не всё равно. Совсем не всё равно.

– Да. Слева – Первые, погибшие во время Сумерек и Зари. Справа – другие участники тех боёв. Ну и те, кто погиб в ходе боевых действий уже потом. За прошедшие годы.

Инге коротко, со всхлипом, вздохнула. Имён было много, очень много.

Она постояла перед стеной, потом быстрым движением опустилась на колени и прижалась колпаком комбеза к земле. Ганс удивлённо крякнул и посмотрел на меня. Он был растерян, и не знал, как реагировать. Я, честно сказать, тоже не представлял, что делать, но в одном не сомневался: тут нет рисовки, Инге была искренней и делала то, что считала нужным и правильным.

Она встала и подошла к нам: глаза в пол-лица и блестят нехорошо. Но то, что она сказала, удивило и меня, и, похоже, Ганса:

– А город Олимп… Он там, внизу, да?

– Да, – вот про это ей никто не рассказывал, насколько я знаю.

– Он… Он не законсервирован. Он просто спит. Они… Там… – Инге встряхнулась, словно сбрасывая наваждение, и снова повернулась к Стене: – Я ещё приду. Обязательно. И станцую для вас. Обещаю.

Ох, ты ж! Опять мистика всякая началась. Ведь это она не мне сказала, и не Гансу. Первым! А Ганс только кивнул понимающе. Ну да, марсиане же верят, что Первые не умерли, а просто ушли. И вернутся, если Марсу или Терре будет грозить опасность. Инге с её лоа отлично в эту компанию впишется, тут сомневаться нечего. Так что я только облегчение почувствовал, когда мы от Стены ушли и Ганс нас в музей повёл. Всё-таки без всяких таких штучек мне спокойнее.

Инге Сонел