Дорога домой

– Вот, – Ганс повернулся к другой стене. – Сергей Кривец, начальник экспедиции и первый глава Республики, Игорь Мурашов, его зам, Николай…

– Игорь Мурашов? Интересно, а тот Игорь, который в экипаже Игрока?..

– Скорее всего, его прямой потомок, – улыбнулся Тим. – Смотри, они даже похожи чем-то.

– Кстати, да…

Эта картина была другой. Не парадный портрет, так это, кажется, называется, а эпизод из жизни. Трое мужчин обсуждали что-то, стоя вокруг стола с разложенными на нём огромными листами – бумажными картами. Все трое крепкие, загорелые, бритые налысо, очень серьёзные. Но если приглядеться, то понятно, что Сергей – весельчак, который старательно притворяется грозным начальником, Игорь по жизни мрачный и сосредоточенный, а Николай – просто деловой парень, без закидонов. Есть работа – значит, надо работать. Не знаю, как у художника это получилось, но характеры прям видно было. Здорово! Я даже пожалела, что рисовать не умею.

– А там?.. – я к третьей картине повернулась, но тут в зал ещё два человека вошли. Пётр Иванович Гейнц, который директор КБМ, и тот доктор, что у нас был. И как-то мне сразу тревожно стало, ведь понятно, что они здесь не просто так появились. Они к нам идут, а я чувствую, что оба нервничают, но как бы сказать… по-хорошему нервничают, словно новости у них замечательные, просто не знают, как поделиться.

– Ганс, – Пётр Иванович остановился и улыбается. – Соню нашли.

– Я знаю. Я чувствовал, что она жива, – Ганс кивнул, губы у него как-то странно дрогнули. – Тяжёлая?..

– Мозг цел, а руки-ноги – дело наживное…

Они постояли, глядя друг на друга – и обнялись. Не знаю, как Тим, а я себя в этот момент лишней почувствовала. Нет, понятно, что что-то хорошее случилось, но что? Мы с Тимом переглянулись, и доктор нам объяснил тихонько:

– Соня Гейнц – невеста Ганса. Она была среди тех, кто пошёл на таран, чтобы вас провести.

– Гейнц? Она… дочь?

– Да.

Ничего себе! Дочка директора КБМ пошла на таран? И отец её отпустил? И Ганс тут с нами возился вместо того, чтобы её искать? Марсиане – реально странные люди. А с другой стороны… Может быть, так и должно быть? Как раз так – правильно?

Гейнц тем временем повернулся к нам:

– Вы спрашивали, кто изображён здесь?

И как-то так он это спросил, что я вдруг поняла: а новости-то не кончились. Кажется, самое интересное впереди. Вот только мне почему-то опять жутко очень стало и захотелось за Тима спрятаться. Но вместо этого я только кивнула, и мы к оставшейся картине подошли. Там тоже трое мужчин нарисованы, в лётных комбезах на фоне «лебедя». Один чернявый, какой-то каменно-спокойный, второй белобрысый, намного моложе. Он тоже пытается серьёзное лицо делать, но в глазах смешинки. А третий – чернокожий, стоит, улыбается, зубами сверкает.

Пётр Иванович объяснил:

– Это те, кто привёл следующие корабли. Эти двое, Павел Титоренко и Вальтер Орлов, должны были пилотировать корабль официальной экспедиции, но случилась катастрофа и строительство большого транспортника остановилось. А на Марсе кончались ресурсы. И тогда эти психи вызвались вместо одного корабля вести сразу два «лебедя», – как-то это «психи» очень почтительно у Петра Ивановича прозвучало, даже с восхищением. – На Терре не было других пилотов, готовых к таким перелётам… Титоренко вёз людей, у него была полноценная смена. А Орлов летел с одним вторым пилотом, чтобы взять больше полезного груза. Это Марк Гомаро, кубинец. Куба – это остров такой на Терре… Первый кубинец на Марсе, – Пётр Иванович помолчал и сказал такое, что я не сразу поняла, о чём он. – Инге… Товарищ Гомаро. Это ваш отец.

Понятно, что в музей мы не пошли. Вместо этого мы поехали назад, хотя я не очень поняла, зачем. Я вообще ничего не понимала. Только держала Тима за руку. Я даже сквозь две перчатки чувствовала, какая у него горячая ладонь. И она была. Это очень важно, потому что всё вокруг стало каким-то ненастоящим. Ненадёжным. И оно всё где-то далеко-далеко было. Доктор меня даже несколько раз спросил, всё ли со мной в порядке. А что со мной случится? Всё было в порядке, я просто не понимала.

Потому что такого не могло быть.

Пётр Иванович мне всю дорогу что-то говорил. И я вроде даже его слушала, вот только никаких мыслей в голове не было. А потом мы к нему в кабинет зашли, доктор мне что-то налил в стаканчик маленький, я думала, там лекарство, а оказалось – какой-то очень крепкий алкоголь. Такой крепкий, что у меня дыхание перехватило, и я закашляла так, что слёзы из глаз потекли. Но, наверное, именно это мне и надо было, потому что я наконец-то смогла губы разлепить.

– Подождите, – говорю. – Я чего-то не понимаю. Вы говорите, что Марк Гомаро – мой отец? А амазонка Майя – не моя бабушка, а мама? Но как такое может быть? Гомаро погиб пятьсот лет назад. Он что… зомби?