Дорога домой

Элиз не один день думала, что же им скажет. Упомянуть о наркотиках? О друзьях-байкерах? Камеры она попросит поставить в гостиной, а сама сядет на Адин (заново обтянутый) диван, скромно подогнув под себя одну ногу. Наденет она бледно-сиреневый кашемировый свитер. Будет полна сочувствия, заинтересованности: ответственная старшая сестра в окружении азиатского антиквариата. Вероятно, интервью сделает отклонение в эту сторону, они обязательно захотят услышать о Сингапуре и Китае. Она устроит им экскурсию по квартире, если они попросят, решила Элиз.

Но они так и не позвонили. Элиз поинтересовалась у своего брата Доджа; они позвонили Грейсону, сообщил Додж, но не ему, слава Богу.

– Мы легко отделались, а? – сказал он, и Элиз что-то пробормотала в ответ.

В течение нескольких дней она подумывала отправить письмо по электронной почте кинорежиссеру – Айви назвала его имя, и Элиз немедленно нашла его в Интернете, – но потом сочла, что это было бы слишком откровенным, слишком назойливым. Этим утром Элиз чувствует себя недовольной и раздраженной из-за отсутствия того звонка: при подготовке к возможному интервью Видалия и Айви снова проникли в ее жизнь, ничего не дав взамен, а Видалия и Айви непременно означали и Пайса – теперь уж просто тень, – притаившегося в углу, расставившего руки для объятия.

Элиз заставила себя встать с кровати. Крис уехал; сквозь сон Элиз слышала, как он ходил по комнате в четыре утра, собираясь на шестичасовой рейс. Он будет путешествовать неделю: Москва, Дубай, Эр-Рияд. Как бы то ни было, теперь он ездит даже больше, чем раньше. Где-то в глубине души Элиз это, пожалуй, не нравится, но за многие годы то местечко в душе воздвигло такую защиту, настолько устало обижаться, скучать и мучиться, что отсутствие Криса теперь проходит почти незамеченным. Было время, напоминает себе Элиз, в Филадельфии, когда она с таким нетерпением ожидала его отъездов, дававших ей разрешение на… на что? Элиз не может припомнить ничего, кроме смутного волнения, бросающего в дрожь сумасбродства, которые ассоциируются у нее с месяцами до ее второй беременности, с чем-то, что чувствовала только влюбляясь, будучи замужем, в чужих мужей: безмолвное соучастие в разных концах комнаты, жадные взгляды за обеденным столом, промедление, несущественные разговоры за четвертым бокалом вина на продуваемых ветрами балконах, слишком крепкие объятия при пожелании спокойной ночи. И с Берндом, конечно, единственным любовником Элиз. Лора часто умоляет ее снова рассказать историю с Берндом, как, бывало, Софи настаивала, чтобы она из вечера в вечер читала ей «Спокойной ночи, Луна». Теперь Бернд стал близким другом. Они с Элиз обмениваются по электронной почте длинными письмами, чуточку кокетливыми. Бернд и Ребекка по-прежнему живут в Юго-Восточной Азии, в Джакарте, судьба вечного экспата, которой Элиз счастливо избежала.

Элиз варит себе капуччино в просторной кухне, с тихой гордостью перебирая взглядом детали дизайна, такое же чувство она иногда испытывала, наблюдая за приближением издалека своих девочек, идущих в ногу, болтающих. Позднее, когда осталась одна Ли, смятение, озабоченность Элиз были слишком велики, чтобы задерживаться на той приятной материнской гордости. Ей хотелось броситься навстречу Ли и обнять своего неловкого, одинокого, неединственного ребенка, но она знала, что не может – это заставит Ли отпрянуть, и поэтому ждала с вымученной, непринужденной улыбкой. Теперешнее расстояние между ними приносит некоторое облегчение – не знать о каждой сердечной боли, о каждой реальной или воображаемой угрозе, которой подвергается Ли.

Вкладывайся осмотрительно. Кто из родителей сказал это? Ада? Завуалированное предостережение против секса до брака? Или, скорее, Чарлз давал осторожный совет насчет обновления первого дома, которым Крис и Элиз владели в Атланте?

В такие одинокие дни, как этот, Элиз словно бы зависает между домами и голосами, прежде чем покинуть квартиру. В их апартаментах, пентхаусе в недавно выстроенном комплексе роскошных лофтов, окна-стены с видом на озеро Мендота. Несмотря на Мэдисон за окнами, предметы обстановки – китайские сельские пейзажи, сосновый стол из Лондона, керамика из Сингапура, терракотовый воин в полный рост из Уханя – перебрасывают Элиз туда-сюда, между культурами и континентами. Она не возражает. Она столько лет старалась приспособиться к новым местам, завести новых лучших подруг, покорить новые города, что теперь, находясь дома, рада нигде не быть.

В полдень Элиз едет в Конгрегационалистскую церковь наследия для встречи с Ми-Юн Ким, пасторшей, которая проведет свадебную церемонию, живой молодой американкой корейского происхождения – она постоянно превозносит свою богатую, в основном белую, паству, гордящуюся прогрессивными политическими взглядами, несмотря на пожилых родителей-республиканцев.

– Обычно я провожу эту встречу с женихом и невестой, – начинает пастор Ким. – Но насколько я понимаю, они в Берлине.