Дорога испытаний

Он потребовал от дядьки кацавейку, как на базаре, тыча ему под нос свою коверкотовую гимнастерку: «Первый сорт!»

Он не удивился, увидев нас. Он решил, что мы тоже пришли за кацавейками.

— Все пропало! — сообщил он шепотом, доверительно. Обиженное лицо его с вытянутыми дудочкой губами печально смотрело на нас.

— Переодеваешься?

— Переодегаються, — сказал дядька.

— А что? — удивился Пикулев.

— Ты амплитуда! — сказал Синица.

В это время под окном, на огороде, дали пулеметную очередь.

Пикулев исчез в суматохе, среди стрельбы, вспышек ракет, отсветов пожаров.

— Кто стрелял? — закричал Синица.

Через несколько минут появляется огромный, обвешанный пулеметными лентами боец, а за ним маленький, щуплый ведет за собой на колесиках пулемет «максим».

— Товарищ начальник, — доложил обвешанный лентами, — двадцать третьего стрелкового пулеметный расчет.

— Блуждающий? — спросил Синица.

— Блуждающий, блуждающий, — отвечали оба сразу. — Богато постреляли, пока блуждали.

На шляху горела и взрывалась машина.

— Кокнули! — с удовольствием сказал тот, кто тащил за собой пулемет.

Залаяла собака. Нет, это не был приветливый голосистый лай деревенской дворняги, когда стоит только взвизгнуть одному псу на околице, как забрешут по всей деревне, начнут выскакивать на улицы любопытные Милки и Тришки: «Кто идет? Где идет?», как пойдет по всей степи дальний, радующий путника лай. Это был злой лай овчарки, и вслед за ним закричали в темноту: «Вер?» А потом на всякий случай: «Хальт!» А овчарка за ним: «Хайль! Хайль!» Временами казалось, овчарка кричала человеческим голосом, а солдат лаял, — они все время менялись.

— Повой, повой, — сказал Синица, — еще не так завоешь!

Ночь быстро идет к рассвету.

Из-за больших темных скирд, из черного леса подсолнечника, из кюветов справа и слева выходят группами и в одиночку вооруженные и невооруженные, здоровые и раненые, женщины и подростки, и слышится то бодрое и громкое, то тихое и робкое, уверенное и неуверенное:

— Товарищ батальонный комиссар, разрешите присоединиться!

— На прорыв, товарищ батальонный комиссар?

— Разрешите в строй, товарищ батальонный комиссар!

Совсем рядом залаяли дворовые собаки, близко и сильно запахло печеным хлебом. Домов вокруг не было. Из земли летели искры. Местные жители ушли в землю — она стала их жилищем.

Подошел парень с выбившимся из-под шапки чубом. У него была винтовка и граната у пояса.

— Партизанский отряд «Смерть немецкому фашизму», — доложил он.

— Где отряд?

— Я — отряд.

В эту минуту и он, и мы еще не знали, что пройдет немного времени и будет этот отряд — с командиром, комиссаром, начальником штаба, эскадроном разведки, хозяйственным взводом, автоматчиками, подрывниками, бронебойщиками, с полковой пушкой, складами боепитания, агентурной связью в селах и городах, с лесным аэродромом и двухсторонней радиосвязью с Большой землей.

Тихо, темной колышущейся массой подходит колонна, слышен только хруст несжатой ржи под ногами. И вдали падают звезды. Или это трассирующие пули?

В темноте поодаль, на шоссе, зажглись два огненных глаза, и снова зарычали «хорьхи», «татры», снова пошли длинные черные, похожие на катафалки машины с солдатами, сидящими друг другу в затылок.

Никто из них не обратил внимания на Яготинское поле. Что им в нем? Те же темные скирды, черные трубы сожженного села.

Налетевший сильный ветер с жестяным шумом прошел в зарослях кукурузы; выхваченная ветром из облаков луна осветила на мгновение все кругом. Ветер, качая из стороны в сторону, гнет и не согнет упрямый высокий подсолнух. У чудом уцелевшего плетня стоял высокий костистый старик с обветренным лицом, без шапки. Он указал бойцам на вражеские колонны и заключил:

— Вы уж, ребята, соберите силу да сразу и дайте ему!

Часть третья В отряде

Мы шли к фронту, как рабочие на завод, крестьяне — в поле на молотильный ток; шли сквозь самую гущу тылов наступающего вражеского фронта и, громя отставшие обозы, истребляя охрану дорог, сжигая за собой мосты и связь, держали курс на близкую канонаду.