Дорога из стекла

– Идеальная во всем? Поверь, это не так. Я бываю высокомерной, вспыльчивой и имею ужасную привычку влюбляться в придурков!

Уголки губ Шона приподнимаются, взгляд становится ясным. Какая-то часть меня жаждет сократить расстояние между нами, а другая все еще чувствует исходящую от него опасность.

– Это все может быть ложью, игрой, – пристально глядя на меня, произносит Шон. – Здесь нет фактов, есть только десятки разных вариантов произошедших событий. Суть в другом. Ответь мне на один вопрос: ты мне веришь? Не фактам и доказательствам, не логике. Ты можешь довериться мне?

Он прав. Мы не можем ничего друг другу доказать. Макс говорит, что нужно опираться на факты, но что делать, если они противоречивы? Сейчас я ставлю на кон свою жизнь. И даже если я ошибусь, для меня этот выбор останется правильным.

– Я верю, – произношу я. – Но как же я могла подумать… Прости…

Я подношу ладони к губам, осознавая, в чем обвиняла Шона, и представляя, через что сейчас проходит он. Неуверенные шажки навстречу друг другу сменяются стремительным рывком, сдержанность – теплыми объятиями. Я и не знала, что даже в таком аду есть место для счастья. Я прижимаюсь щекой к его груди, не думая ни о чем и просто наслаждаясь этими секундами: когда не нужно быть сильной, испытывать неловкость, грусть или злость; мечтать быть ближе и в то же время отталкиваться друг от друга, как одинаковые полюса магнита. Просто быть рядом…

– Мы ведь чуть не убили друг друга на этих гонках, – тихо произношу я.

– Я был уверен в том, что ты освободишь дорогу.

– А я в том, что ты остановишься. Мы просто идиоты…

– Зачем ты ездила под другим именем? Зачем ты вообще участвовала в гонках? – спрашивает Шон.

– Помнишь, ты однажды сказал, что мне слабо?

Шон тихо смеется, а я с улыбкой на губах слушаю его смех.

Мы разговариваем так, словно никогда и не были врагами. И в то же время словно боимся, что этот момент когда-нибудь прекратится.

Я верю. Несмотря ни на что. Да, он причинял мне боль, но еще избавлял от страданий. Если бы его не было все эти годы в моей жизни, она была бы пустой. Что бы я ни говорила до этого, я никогда не смогла бы отказаться от этих чувств и эмоций. Сейчас я это понимаю.

– Мне нужно забрать заявление из полиции, – говорю я, чуть отстранившись, чтобы посмотреть в глаза Шону.

– Ты уже ничего не сделаешь: до них наконец дошло, что это не было самоубийством.

– Я поговорю с Оулдманом и все объясню. Он поймет.

– И что ты скажешь? Что я пришел к тебе домой и сказал, что никого не убивал? Ты знаешь, что они о тебе подумают? Впустила в дом человека, который пытался тебя убить, а потом поверила ему на слово.

Да, звучит ужасно…

Я перевожу взгляд на оконную раму. На улице уже темно.

– Где ты ночевал все эти дни? – спрашиваю я.

– Есть одна квартира за городом, которая не зарегистрирована ни на меня, ни на родителей.

– Наверное, далеко, – я прикусываю губу и обдумываю то, что собираюсь сказать. – Ты можешь сегодня остаться у меня. Мамы не будет до завтрашнего вечера, а полиция точно не будет искать тебя здесь.

Двусмысленный взгляд Шона заставляет меня опустить глаза.

– Я останусь, Лиз, – произносит он.

Это странно… но сейчас я счастлива. Наверное, так чувствует себя человек, которому врачи поставили смертельный диагноз, а потом сообщили, что произошла ошибка.

Шон подходит к кухонному шкафчику, достает вино и уже через несколько секунд протягивает мне наполненный бокал.

Я делаю несколько глотков, глядя в окно.

– Уже поздно, я устала и хочу спать. Пошли, твоя кровать недалеко, – произношу я, направляясь в сторону гостиной.

На самом деле я уверена, что не засну этой ночью. Но я боюсь того, что может произойти, до дрожи в коленях. Лучше нам разойтись прямо сейчас.

Я указываю на ближайшую дверь.

– Покажи свою комнату, – произносит Шон.

Я поднимаю на него взгляд, сомневаясь, что стоит исполнять эту просьбу, но, видя в его глазах что-то теплое и искреннее, иду на компромисс со своим внутренним голосом. Мы поднимаемся на второй этаж. Входя в свою комнату, я тут же окидываю ее быстрым взглядом: да, творческий беспорядок присутствует, но нижнее белье покоится на своей полке. Я сажусь на кровать и перевожу взгляд на Шона, который с интересом рассматривает что-то на моем столе. Присмотревшись, я понимаю, что это мой старый альбом с рисунками, который я почему-то до сих пор не выбросила, хотя давно уже не рисую. Это память о детстве. К тому же там не только мои рисунки: несколько картинок нарисованы Евой, и сейчас они особо дороги для меня. Я больше всего любила рисовать людей.

– Получилось довольно похоже, – произносит Шон, показывая мне один из рисунков.

– На кого? Ведь я не рисовала знакомые мне лица, – говорю я, еще не посмотрев на листок, – только…

Приглядевшись, я замолкаю. Черт. Если бы я вспомнила об этом раньше…

Острые скулы, орлиный взгляд, темные глаза и взъерошенные волосы, аккуратными штрихами отчерченные на бумаге, не оставляют никаких сомнений в том, кто на ней изображен.

Я даже не знаю, почему решила нарисовать его… но помню, как старательно пыталась передать этот образ.