Дорога к людям

У него сразу возникал контакт с любой аудиторией. Во всех лекциях и выступлениях форма изложения была у него предельно простой и ясной, как бы ни был труден и сложен предмет разговора. Все люди могут договориться, понять друг друга, когда смотрят в корень вещей. А Бурденко всегда смотрел в корень вещей.

...Но вернемся в операционную. Я никогда не забуду той операции, хотя свидетелем ее был почти три десятилетия назад. До сих пор вижу руки Бурденко, с виду грубоватые, толстые, мясистые, какие могут быть и у крестьянина, и у гениального скульптора, и в то же время необыкновенно нежные и точные в каждом движении, быстрые и отзывчивые, словно размышляющие, мгновенно превращающие в действие ту сосредоточенную и вдохновенную работу мысли, которая целиком и безраздельно захватывала Бурденко во время операции.

Нет, не только во время операции. Я бывал у Николая Ниловича дома и знал существовавший там закон, строжайший, непреложный: утром накануне предстоявшей серьезной операции воцарялась в доме абсолютная тишина. Все говорили вполголоса, старались меньше ходить, стучать дверьми, вообще напоминать о своем присутствии. А там, в кабинете, ходил из угла в угол молчаливый, ушедший в себя, отрешенный от всего постороннего старый уже человек, почти глухой от давних ранений на фронте, видевший много тяжелого в жизни. В эти часы он жил только будущей операцией, предвосхищал ее всю от начала до конца, видел перед собой скрытую, сложную жизнь человеческого мозга, нарушенную травмой или таинственным недугом. Это были часы огромного напряжения мысли, интуиции, воли. Да, именно воли, ибо порою бывало так, что никаких надежд на спасение человека не оставалось, а Бурденко шел на невозможное, невероятное, немыслимое, покорял всех своей верой в могущество науки и добивался победы.

Так, в молчаливой тишине, проходило утро в канун операции. Собственно, это была уже сама операция, только происходила она в уме хирурга, заранее предугадывавшего неожиданности, тревоги, опасности, которые могут настигнуть его у изголовья больного, чей мозг обнажен и трепещет под ножом хирурга.

И вот у операционного стола я наблюдаю за ним. Мне страшно. Близкая к обмороку истома охватывает меня. Страшно видеть живой мозг, рассеченный стальным лезвием, которое неотвратимо проникает все дальше, все глубже, вторгаясь в драгоценный и хрупкий источник наших мыслей, чувств, мечтаний, надежд.

И уже не руки хирурга вижу я, а его глаза, его лицо, суровое, опаленное внутренним огнем, некрасивое, грубо и резко скроенное, грозное в эти мгновения и прекрасное, потому что ничего не может быть прекраснее вдохновения и воли, сражающихся за жизнь человека.

1938—1964

АЛЕКСАНДР ТВАРДОВСКИЙ

Да, и в жизни и в литературе главной чертой его характера было и навсегда в его книгах останется для нас — достоинство!

Достоинство гражданина России и всей нашей страны. Достоинство коммуниста. Достоинство поэта!

Иные принимали это свойство Твардовского за надменность. Какое разительное, наивное, непреднамеренное заблуждение! Несомненно — сын кузнеца-смоленчанина Александр Трифонович был по-своему горд. Своими предками, тем, что он русский, что в стране признали его поэтом народным!.. Но таилось это чувство только в сердце, внешне Твардовский был прост, доступен, не заносчив — свойства потомка крестьян.

Свидетельство тому — общение уже тогда маститого литератора, лауреата почетных премий, Твардовского, чьи книги изданы на всех континентах Земли, общение, быстро переросшее в приятельские отношения с Леонидом Кудреватых, Виктором Полторацким, Петром Белявским и мной.

Земля!.. Наша земля. Смоленская. Крестьянская испокон веков. Ее-то певцом был сызмала отрок Саша.

«Клочок земли — хутор пустоши Столпово» — там родился поэт... «десять с небольшим десятин — вся в мелких болотцах — «оборках»... «Вся заросшая ивняком, лозняком, ельником, березкой, была во всех смыслах незавидна».

Незавидна, да мила и кузнецу, и самому Саше. До святости. Кислая, подзолистая, скупая, недобрая!

Я иду и радуюсь. Легко мне.
Дождь прошел. Блестит зеленый луг...

Не в высоких палатах появился на свет Александр. Богатством отца и сына, всего семейства были книги. Другим, основным, богатством — горн, наковальня и молот. Вот, в общем, и все.

Война. Как и многих, меня с Александром Твардовским сблизил фронт. Нет, было то не в начале сражений, — только осенью 1944 года, когда армии наши с жестокими боями за каждую речку, высоту, холм, село, фольварк продвигались все глубже в Восточную Пруссию.

Вагон-редакция фронтовой газеты «Красноармейская правда». Собственно, три вагона — редакция, типография, жилой «салон», купированный, с «отсеком» для корреспондентов, художников, рабочих. Клубится махорочный дым, стрекочут пишущие машинки, напевает что-то про себя лирически настроенный Евгений Воробьев, шуршат карандаши или напоенные тушью ручки графиков Ореста Верейского, Виталия Горяева и Андрея Гончарова.

Я-то присутствую в качестве временного гостя.