Дорога к людям

От стариков он уходит обогащенный, с полным неумением работать в одиночестве. Люди, люди, промысловые парни и ветераны — вот что самое главное. Разве на пятом промысле не живет Тихон Михелев, слесарь, тот самый, к дому которого иногда по ночам подъезжают редкие в то время легковые автомобили? Из машины выходят встревоженные люди, приехавшие за двадцать километров, с Биби-Эйбата, с той стороны Баку. Они просят слесаря Михелева выехать с ними в их район, укрощать горящий фонтан. Там уже погибло море нефти. Михелев садится в машину, едет и тушит зловещий фонтан. Ну да, у него большой опыт, на фонтане он спокоен, как хирург на операции.

Вот с такими людьми нужно работать. Но разве много таких? Лодыри, лодыри одолевают промысел.

— Вранье! — говорит Борц. — Покажите мне лодыря!

Ему показывают слесаря Рубцова. Этот лихой парень прошел неуязвимым через ушаты, ведра и бочки ругани. Ее изливали на него все шесть сменившихся начальников, но он подсыхал на солнышке, равнодушный к упрекам, взысканиям, увещеваниям, уговорам. Борц пришел к нему. Неожиданно попросил взяться за самую трудную на промысле работу. Он не ругал, он просто воодушевлял Рубцова, он утверждал, что Рубцов незаменим, никто, кроме Рубцова, не сможет выполнить важнейшее поручение... Слесарь смотрел на Борца, не веря своим ушам, но вдруг набрался решимости, воспламенился и пошел заворачивать на промысле необыкновенные дела.

— Где ваш лодырь? — кричал Борц хулителям.

Но тут с промысла пришли и сказали, что Рубцов опять сдает. Борц идет к Рубцову и шепчет ему на ухо, что если такие золотые руки, как рубцовские, бездействуют, то на кого же надеяться промыслу? И Рубцов, как павлин, раздувается от гордости, выпячивает грудь и наваливает себе на спину черт знает что, он выводит промысел из прорыва, он становится великим.

К Борцу приходит дежурный слесарь и говорит, что обойти за ночную вахту тридцать буровых он не согласен. Семен Борц, заведующий промыслом, оставляет свой кабинет, идет со слесарем на дежурство, обходит за ночь не один, а три раза все тридцать буровых и доказывает, что при этом можно еще часа полтора из вахты побездельничать. По пятам за ним ходит дежурный слесарь. Выражение лица у него восторженное. Он побежден, он доволен своим поражением. Ай-ай-ай! Вот это урок, это пример.

— Наврали на золотых работников! — кричит Семен Борц.

И вдруг отменяет все договоры по социалистическому соревнованию. Профком ощетинивается — это еще что за выходка со стороны партийца?

— Рву бумажное соревнование! — отвечает Борц и первый в бакинских нефтяных районах доводит план до буровой. Он разбивает прежнюю махину промысла на три цеха — глубоко-насосный, компрессорно-эксплуатационный и цех перекачки нефти. План цехов Борц разносит по буровым и заново начинает соревнование. Промысел берет разбег снова.

Все, буквально все, становятся ударниками.

— Хитрецы, — задумывается Борц. — Они могут меня надуть. Не верю торжественной бумаге. Крик, шум, поди разберись!

Он зовет промыслового статистика. Они шепчутся с ним ночами, возятся с картонными карточками.

И когда один из слесарей приходит жаловаться, что работает он много, а получает мало, Борц вдруг заявляет:

— Знаешь, дружище, давай-ка я переведу тебя на сдельщину. Жалованье ты огребаешь по три рубля пятьдесят в день. А по сдельщине выйдет тебе ровно девяносто копеек.

И слесарю показана была его личная карточка, как бы фотография рабочего дня, где увидел он всю свою ленивую, нерадивую работу. А ведь был вроде передовиком в соревновании. Так Семен Борц разоблачает показное, бумажное соревнование.

Борц знает всех, писал я тогда. И всем друг, он работал с каждым в буровой, в реве фонтанов. И вот он спокойно маневрирует людскими ресурсами промысла. Возможность аварии, прорыва, катастрофы всюду предотвращена у него опорой на людей надежных, испытанных в боях за нефть. Каждый на своем участке становится человеком ответственным, командиром.

— Что значит единоначалие? — спрашивает Борц. — Это значит, что каждый из нас — начальник в своей работе.

Сам Борц, красный командир, вспоминает в Сураханах свой фронт. Он переносит фронт двадцатого года в девятьсот тридцатый год.

— Что такое? — спрашивает он у рабочих.

Они отвечают, что фонтан засорен подземным песком, администрация запретила прочищать: опасно. Рабочие, в общем, недовольны такой административной осторожностью.

— Конечно, глупости! — кричит инженер. — Выдумали опасности во время прорыва.

Он обращается к коммунистам, собирает вокруг себя комсомольцев, вместе с ними колдует в онемевшей буровой и пробивает пробку. Свирепеющая с каждой секундой нефть бьет в лицо, в глаза, в рот. Борц и смельчаки добровольцы гонят трусов, сменяют друг друга под нефтяным ливнем, принимают на свои спины хлещущие недра. Через шесть часов все они, с обвисшими от страшной усталости руками, идут через промысел и встречают комиссию специалистов.

— Мы идем исследовать пробку, — говорит комиссия.

— Откупорена ваша пробка, — отвечает Борц и выдавливает нефть из ослепших глаз. — Можете записать в протокол...