Дорога к подполью

Мне больно стало от того, что Нюся говорит таким тоном об этих хороших людях, осуждая их за ошибку, стоившую им жизни. И мне не хотелось верить.

— Но, может быть, они не погибли? Может, находятся в каких-нибудь дальних германских лагерях, ведь есть такая вероятность? — пыталась я, вопреки здравому рассудку, сохранить хоть крошку надежды. Но Нюсю мои слова еще больше раздражали.

— Говорят тебе, что погибли в гестапо! Это точно известно, сами виноваты.

Нюся не любила сентиментов и нерешительность Толи и Миши считала слабостью, недостойной подпольщиков.

Мы подошли к дому на Пушкинской, где находился майор Валиулин. После разговора с ним пошли к Николаю. По пути Нюся рассказала мне обо всем пережитом. Здесь, в Симферополе, она нашла двух своих старших сыновей, которых приютили цыгане. Но самого младшего мальчика не было. Исчезли также мать и отчим. Впоследствии мать нашлась, а отчим не вернулся домой — умер в гитлеровском плену. Вдруг Нюсю остановила пожилая женщина.

— Нюся Овечкина, я расскажу вам, как погиб ваш маленький сын.

Я стояла рядом и слушала.

— Когда нас поймали в лесу, он подобрал валявшуюся гранату, и хотел бросить ее под машину. Немцы схватили мальчика, потащили к своему начальнику, избили, а потом тут же расстреляли…

Нюся застонала от страшной душевной боли. Она распрощалась с женщиной и быстро пошла вперед. Я шла рядом с ней и молчала. Нюся смотрела широко открытыми глазами поверх голов проходящих людей, крупные слезы скатывались по щекам, она их не замечала.

— Мой самый любимый, самый храбрый, мой дорогой! — стонала она. — Ведь ему всего шесть годочков!..

И в моем сердце закипела жгучая ненависть, и мне захотелось закричать на весь мир: «Да, запомните, враги советского народа: сыну партизанки Нюси Овечкиной, который хотел бросить гранату во вражескую машину, было всего шесть лет! Запомните и учтите!»

Николая не застали дома, хозяйка сказала, что он пошел в военкомат.

Целый день я ходила по городу, забывая про голод и усталость. Я любовалась видом советских офицеров и солдат, они сразу наводнили все улицы. По Севастопольской беспрерывным потоком ехали грузовики, наполненные солдатами, громыхали танки, двигались пушки, «Катюши». Меня поразил мощный вид нашей армии, механизированной в полном смысле слова. Да, за два года произошли большие изменения, бросавшиеся в глаза! Особенно восхитили самолеты — могучие стальные птицы, совсем непохожие на тех «ястребков», что защищали Севастополь. По небу проносились соединения по пятьдесят самолетов.

Гитлеровцы огрызались. Они бомбили Симферополь, войска, двигавшиеся по Севастопольской и Алуштинской улицам. Были жертвы.

Странно и необычно впервые за два года возвращаться домой поздно вечером. Я шла до предела утомленная, едва волоча ноги, но бодрая духом, охваченная радостью освобождения. Двери темницы моей раскрылись, я свободна! И эти ночи, и эти звезды, небо — все мое!

Придя домой, я не стала есть, хотя почти ничего не брала в рот за день. Мама, возмущенная и расстроенная, рассказала, что в маленьком переулке возле нас кто-то убил партизана. А днем на улице неизвестная пуля сразила в самое сердце полковника. Да, видно, немало еще скрытых врагов осталось здесь!

…Я открыла глаза. Будто внезапный толчок разбудил меня. Красная Армия пришла! — эта мысль заставила подскочить на кровати. Воздух за окном синел, только начинался рассвет. Я стала быстро одеваться. Мама тоже поднялась. Наскоро выпив стакан чаю, я вышла на улицу. Уходя, сказала маме:

— Пускай к нам всех ночевать, если попросятся. Пусть двери будут открыты для наших.

Улицы пусты, город еще спал. Гулко раздавался частый стук моих каблуков, а мне казалось, что я совсем не касаюсь земли и, как птица на крыльях, лечу в синеватом воздухе. Завернув на улицу Кирова, я увидела грузовик, в кузове красноармейца средних лет, а на тротуаре нескольких прохожих. Я подбежала и тоже остановилась в немом восхищении глядя на солдата, который, деловито наливая в стаканчик вино и нагибаясь вниз, по очереди угощал мужчин. Затем достал из вещевого мешка хлеб, масло, колбасу, вытащил из кармана складной ножик, сделал несколько бутербродов и предложил закусить: «Кушайте, угощайтесь!». Bce его движения были медленны, солидны и, казалось, говорили: вот как мы живем!

Я смотрела на солдата восхищенными глазами.

— Что смотришь, дочка? — спросил он.

— Любуюсь! — воскликнула я от всей души, и мне захотелось расцеловать по русскому обычаю этого чудесного человека. Жаль, он слишком высоко!

Я понеслась дальше все с тем же ощущением легкости во всем теле. Свернула на Советскую улицу, густо засаженную большими старыми каштанами. Мне захотелось промчаться по всей улице в бешеном танце. Я положительно сошла с ума от счастья, и только мысль о редких прохожих удержала меня, и все же я, как маленькая, слегка пританцовывала на каждом шагу.

Но вот и дом Ольги. Я влетела во двор, затем в двери и прямо в Ольгины объятия: поцелуям не было конца. Я попросила Ольгу рассказать об ее бегстве в лес и слушала молча, не перебивая. Ольга рассказывала: