Дорога к подполью

Иду по Нахимовскому проспекту (тогда — имени Фрунзе). Это счастливый район, здесь нет ни одного разрушенного дома и даже стекла в окнах целы. На Нахимовском с начала осады упала только одна бомба, разрушившая левое крыло института физических методов лечения им. Сеченова. Затем я шагаю по улице Константина, подхожу к калитке маленького домика, возле которой растет большая акация. И эта калитка, и старенький, облупленный фасад домика знакомы мне с детства. Здесь живут Антонина Ивановна и Дмитрий Григорьевич Мисс — милые старички, впрочем они еще достаточно бодры и даже обижаются, если их назвать старичками. Антонина Ивановна портниха, а Дмитрий Григорьевич работает продавцом в магазине.

Возле их домика был крохотный фруктовый садик, огражденный каменным забором. В садике росли абрикосы, маленькое персиковое дерево, акация, несколько кустов сирени, розы, пестрели цветы.

Низкая стенка отделяла садик Антонины Ивановны от такого же крохотного садика Марии Тимофеевны Тимченко, известной во время обороны Севастополя под именем «Мать». Высокая худощавая старуха с приятными чертами лица, которое в молодости, видно, было красивым, энергичная общественная деятельница, она организовала у себя на дому и в убежище на Керченской улице прачечную и швейную мастерскую, обслуживавшие двести сорок первый стрелковый полк. Прачечная и швейная работали бесперебойно, несмотря ни на какие бомбежки: женщины шили новое белье, стирали, латали и гладили вороха белья и обмундирования, спрыскивали одеколоном, если он был, и отправляли на фронт. Бойцы перед баней заходили сюда за чистым бельем, а после бани приносили грязное. Иногда Мария Тимофеевна и сама ездила на передовую, встречалась в землянках с бойцами и командирами, призывала их стойко оборонять город.

В те дни так поступали многие женщины Севастополя.

Керчь пала!

Наступило относительное затишье. Я не однажды напоминала комиссару батареи о своем заявлении, но всегда получала один и тот же ответ: «Ждите, вы в резерве батареи». Правда, раза два меня и Хонякину вызывали на ученье в поле, куда мы являлись с санитарными сумками, оказывали бойцам мелкую медицинскую помощь и вместе с ними стреляли по мишеням.

Я сходила на мыс Херсонес, в авиачасть, думала, что там нужен метеоролог, но все специалисты были военнослужащие, и меня не взяли. Тогда я поехала в город и поступила секретарем в школу, которой заведовал Степан Николаевич Влайков. Однако из моей работы в школе ничего путного не получилось. Я постоянно опаздывала или вовсе не являлась: не было регулярного сообщения с городком батареи. А тут в батарейном подсобном хозяйстве начались весенние огородные работы. Я, перестала мучить себя и школу и пошла работать в подсобное хозяйство. Мы сажали картофель, лук, капусту, арбузы и дыни.

Весна была в разгаре. Под ласковыми лучами южного солнца мирно синела по утрам морская гладь. Днем ветер разгонял небольшую волну, бросал ее на утесы обрывистого берега, тихо шумело море.

В один из таких дней мы работали на огороде. Наступил час обеда. Не успели мы проглотить несколько ложек супа, как затрещали зенитки. Мы выбежали из дома и, прикрываясь ладонями от солнца, следили за вражескими самолетами, летевшими с моря звездным налетом. Прошло несколько минут, и в стороне Камышевой и Стрелецкой бухт взметнулись в небо и заклубились огромные тучи черного дыма. Натворили беды стервятники! Как мы узнали потом, они обрушили тяжелые бомбы на авиамастерские в Стрелецкой бухте и уничтожили их. Силой взрывной волны многих людей сбросило в бухту. Убиты были 200 рабочих, с ними погиб и генерал-майор авиации Н. А. Остряков. Это была тяжелая потеря для нашего фронта. Несмотря на снова начавшиеся беспощадные бомбежки, генерала Острякова торжественно похоронили на кладбище.

И вот однажды вечером мы услышали по радио сообщение: «Наши войска оставили город Керчь». Мы в ужасе замерли… Мне показалось, что ледяной ветер Арктики ворвался в комнату и обдал нас своим дыханием. Все мы понимали, что значит для Севастополя сдача Керчи.

Клянусь, я не за себя испугалась: ведь в Севастополе везде был фронт и каждую минуту я могла быть убита или искалечена. Я испугалась за мой родной Севастополь, за тех, кто мне дорог и близок, а близок и Дорог мне был каждый гражданин Севастополя, каждый боец и командир. Севастополь казался мне живым телом бесконечно родного существа, а все, кто его населяет, — его душой, и нельзя было одно оторвать от другого.

Я побежала к Ане. При виде меня она воскликнула:

— Что с вами? Вы бледны, как смерть!

Я едва могла говорить, нервная лихорадка трясла меня, зубы стучали.

— Аня, Керчь сдана!