Дорога к счастью

Пан Миклашевский все еще был под впечатлением проверки, устроенной им на заводе, и учиненного нагоняя управляющему. Услышав просьбу, которая прозвучала для него как гром среди ясного неба, сначала пришел в ярость, но потом опомнился, сообразив, что юноша ни в чем не виноват, и сменил гнев на милость.

– Говоришь, по душе она тебе?

– Да! – кивнул Андрей.

– Ну, тогда ты готов пожертвовать волей и пойти ко мне в крепостные, чтобы жить вместе с моей холопкой?

– Я не знаю, – растерялся тот.

– Вот то-то и оно, и я не готов тебе ее отдать, – он оценивающе разглядывал просителя, как разглядывают собак или лошадей перед покупкой. Ничего личного – привычка, выработанная годами. – Что же делать? – притворно посокрушался помещик, не сводя колючего взгляда с Андрея. – Люди вы хорошие, кузнецы на всю округу известные. Понятно, что в надежных руках Елена будет. Да вот только не могу я ей вольную дать, понимаешь? Не могу! Моя она!

Он с трудом забрался в бричку.

– Михаил Павлович, проявите милосердие.

– Я ж тебе сказал! – рявкнул Миклашевский. – Выкинь Еленку из головы, тебе что, других девок мало? Вон какие казачки по селу ходят, залюбуешься.

– Мне они не по сердцу! – с вызовом сказал Андрей. В горле пересохло, хотелось плакать. Он не мигая смотрел на помещика.

– Пороть тебя надо, тогда и любовь пройдет! Совсем с ума посходили. Гони! – крикнул пан кучеру и уехал прочь.

Андрей на ватных ногах побрел обратно в кузницу… Вечером он отправился к Елене, та ждала его в условленном месте.

– Ну как, поговорил с паном? – тревожно спросила она.

Он растеряно развел руками:

– Поговорил. Отказал помещик, жалко ему тебя отдавать, ты ж его собственность.

– Я знаю.

– Остается только бежать в другую деревню, поближе к полякам, чтоб нас никто не нашел.

– Найдут, еще как найдут. Вернут обратно к пану и выпорют – и тебя и меня.

– Делать нечего, подождем, что дальше будет. Может, смилостивится пан помещик? – грустно улыбнулся Андрей и обнял любимую.

Весной в кузнице полно народу, сельчане готовятся к севу. Кто плуг везет в ремонт, кому лошадь подковать надо, кому готовить серпы и косы. От зари и до темноты стучали молотки по наковальне. Горячая пора. Усталые и голодные приходили домой отец с сыном. Андрей в заботах уже стал забывать разговор с помещиком, только где-то глубоко в душе еще тлела надежда, что пан образумится и согласится отдать ему в жены Елену.

9

Перед заходом солнца к хате Гнатюка подъехал управляющий Миклашевского, бодро спрыгнул с брички, крутанул русой бороденкой и, держа в руке плетку, направился к двери.

– С какой радостью прибыл? – спросила ехидно Глафира, стоя у плетня.

– За дочкой твоей приехал. Пан приказал привезти ее в Стародуб к новому мужу.

– Ты что, спятил? Да у нее и старого нет. Она ребенок еще.

Вперед вышел Степан. Трезвый, в стираной рубахе, он, напрягая все свои силы, сказал:

– Шутка сказать, девице еще пятнадцати годков нет, а ее уже замуж отдают. Девка еще в куклы не наигралась, а уже в кабалу. Не дам дите поганить.

– Не хочешь по-хорошему, – вдруг заорал управляющий, – так я и вдарить могу!

Он замахнулся плеткой и огрел Степана по спине. Потом изловчился и ударил кулаком в скулу.

– Бей в морду, бей, я привычный, – всхлипнул Степан, твердо стоя на ногах.

– Но, но! – закричала Глафира. – Ты волю-то рукам не давай, а то панское добро попортишь, хозяин с тебя тогда шкуру спустит.

В это время в хате закричала Елена:

– Маменька, ради Христа, не отдавайте меня!

– Не отдам! – твердо заявил Степан.

На крыльцо выскочил босоногий Антипка:

– Не тронь сестренку! – и замахнулся на управляющего ухватом.

– Вот паршивец! Ну я тебе задам, попомнишь еще меня, – вспыхнул тот.

Потом, немного успокоившись, обратился к Глафире:

– С вами, дураками, связываться – хуже нет. Не хотите по-доброму, завтра силой заберем.

Степан, раскрыв рот, жадно хватал воздух, потом прохрипел:

– Ох, господи, за что только нам такие мучения… А ты, дочка, нос не вешай, в обиду тебя не дам.

До самого вечера прорыдала Елена, а потом соскочила с топчана и побежала к Андрею. Никогда раньше она не была у него в хате. Войдя, она увидела, что вся семья Демьяна сидела за столом и ужинала. Вся в слезах, крича не своим голосом, девушка поведала, что пан хочет выдать ее замуж за своего крепостного. Выпалила это и убежала так же неожиданно, как и появилась.

Андрей не бросился следом, а только опустил голову.

Все за столом молчали, никому уже больше не елось, не пилось. Андрей встал, вышел на улицу и не помня себя побрел куда глаза глядят.

Он полной грудью вдыхал прохладный воздух, пропитанный запахом полей, и впервые в жизни с болью в сердце ощущал всю низость бессилия. Он сел на трухлявый пень, вокруг которого рос бурьян. С одной стороны, Андрей чувствовал острую неприязнь к пану, но с другой – он понимал: не будь Миклашевского, был бы Ханенко или другой помещик.

Кто-то взял его за плечо. Он резко обернулся, перед ним стоял Моисей.

– Эх, друже! Знал бы ты, как тяжело у меня на сердце, как больно мне вот тут! – Андрей приложил руку к груди.