Дорога к себе

      – Потому и разжирел, что несладко. Особенно теперь, когда тесть к ним жить перебрался. Он и раньше-то отца страшился, по струночке ходил, а теперь и вовсе взгляд поднять боится.

      – Боится деда? Да с чего?

      Ярослав Иванович засмеялся, с силой ударив племянника по плечу.

      – Да отца все боятся, кроме нас с тобой. Моя жена даже ехать сюда не хотела, говорит, что ей от одного взгляда свекра тошно становится. Вот и Олег то же чувствует.

      – Никогда за ним особых эмоций не замечал. – Борис нахмурил брови, пытаясь припомнить что-то подобное в поведении мужа матери. Отчимом он его не считал. – Всегда всем доволен, правда, иногда на какую-нибудь подначку мне отвечать пытается. Довольно флегматично, кстати.

      – А ты себя на его месте представь. Немолодая жена, то есть детей не жди. От одного взгляда тестя в дрожь кидает. Пасынок, – тут Борис недовольно поморщился, ему не нравилось это слово, – ни в грош не ставит. Что в такой жизни хорошего?

      – Покой, еда, полная обеспеченность. Если бы ему это не нравилось, то давно бы смотался.

      – Смотался, говоришь? А вдруг я или бывший тесть мстить вздумаем? Или ты за мать решишь вступиться? От него ведь тогда рожки да ножки останутся.

      – Да кому он нужен? Он это прекрасно знает. Его имя после его отъезда через пять минут и не вспомнит никто. – Борису дядькины рассуждения показались надуманными.

      – Тогда подумаем о другом. Он к Светлане хорошо относится, и обижать ее не хочет. А ее он своим уходом обидит, не находишь?

      – Ну, возможно. – Борису пришлось признать правоту дядьки. – Мать в самом деле на него практически всю жизнь угрохала.

      Ярослав решительно припечатал:

      – Обслуга, одним словом. Тоже ничего хорошего в жизни не видала. Я вот никак этих баб завистливых не пойму. Моя первая жена все ей завидовала, мол, не работает, делает, что хочет.

      Борис догадливо подхватил:

      – То есть моет, стирает, убирает, готовит?

      – Ну да. Жена все брюзжала, что обычные женщины это делают после работы, когда их мужья на диване перед телевизором валяются. Хотя работают не меньше мужей, порой еще и зарабатывают больше.

      Борис не поверил своим ушам.

      – Она у тебя что, работала? Я ее почти не помню, маленький еще был.

      Ярослав с непонятной гримасой подтвердил:

      – Из всех моих жен работала она одна. И, если ты не в курсе, она единственная от меня ушла.

      – Жалеешь?

      Ярослав Иванович немного призадумался.

      – Было немного в свое время. Сейчас-то прошло. А у тебя как дела? На свадьбу когда звать будешь?

      Борис невесело усмехнулся.

      – Какая свадьба, ты о чем?

      – А зачем ты тогда особняк трехэтажный отгрохал? Один жить будешь? Или продашь, а себе новый построишь? – дядька вонзил в него пронзительный взгляд, подражая отцу.

      Борис не знал, зачем построил себе трехэтажный особняк в тыщу квадратов. Для него одного коттедж и впрямь был великоват, проект был предназначен для большой семьи. Верхние этажи вот уже два года стояли необустроенными. Он туда и не заглядывал.

      Ярослав Иванович пристально вгляделся в смурное лицо племянника.

      – Ладно, пытать не буду, знаю, все равно ничего не скажешь. Только скажи, та девчонка, которую ты как-то к нам в ложу в театре приводил, с ней что?

      Борису стало не по себе. Он-то думал, никто ничего не понял, но дядька оказался проницательнее и памятливее, чем он считал. Небрежно пожал плечами.

      – Да ничего. Она замужем за тем врачом, что был с ней.

      – Вот как… – голос дяди был полон сочувствия, – понятно. Что ж, похоже, ты у нас еще долго в холостяках ходить будешь.

      Борис хотел было пройтись насчет любвеобильности дядьки, но не стал, проявив дипломатичность. Дядька он, конечно, снисходительный, но, тем не менее, министр. А министров на смех поднимать не полагается. Тем более, что от них много чего зависит.

      Постояв еще немного, они замерзли и вернулись в дом. Уже на подступах стала слышна громкая музыка. В гостиной вовсю шли танцы. Даже и не танцы, а, к изумлению Бориса, русские пляски. Барыня, трепак, кадриль сменяли друг друга. Гости веселились вовсю. Правда, веселье было натужным, но Борис обрадовался и такому. Он видел, как был мрачен дед.

      Заметив Бориса, Анька, его троюродная сестра со стороны Анастасии Петровны, шустрая девица двадцати лет в узком платье для коктейлей, оголенная и сверху, и снизу, подхватила под руку и заставила танцевать с ней кадриль.

      Стараясь повторять за ней фигуры и по возможности попадать в такт, он влился в ряды веселящейся молодежи.

      – Чего это вы такие странные танцы выбрали?

      – А мы стараемся имениннику угодить. – Анька кивнула в сторону Ивана Ярославовича. – Ему нравится. Да и веселее, знаешь. На дискотеках такое не потанцуешь. Там одни прыгалки с топтанием на месте.

      Борис разыскал взглядом деда. Тот и в самом деле смеялся, недовольно сощурив глаза. Зная его манеру зло потешаться над тем, что ему не нравится, Борис решил, что деда кто-то раздосадовал. Но вот кто?

      Посмотрев по сторонам, заметил пылающее сердитой краской лицо Анжелы. Вот оно что! Наверняка сказала очередную глупость, дура набитая. И почему у дядьки жены раз от разу все глупее и глупее? Он что, надеется на фоне неумных жен выглядеть презентабельнее?