Дорога к себе

      – Он помогал матери накрывать на стол. – Борис постарался быть справедливым. – Сам знаешь, это не простая процедура. Мать заставила его натереть до блеска все приборы. И он утверждает, что всю неделю крутился, как белка в колесе. Продукты закупал и прочее.

      Дед небрежно взмахнул рукой.

      – Да он только на это и годится! Подай-принеси, забери-унеси! Но ты садись давай, у меня к тебе непростой разговор.

      Борис подвинул стул к дедову креслу-качалке и устроился поудобнее, по опыту зная, что дедовы беседы короткими не бывают. Но разговор начал первым.

      – Ладно, но давай побыстрей, мне сегодня домой ехать. Тебя Анжела достала?

      Иван Ярославович зло хохотнул.

       – Она старалась быть вежливой. Ей просто этот домик очень нравится, как ты помнишь. И квартира моя. Так вот, она намекнула, что в Москве у нее министерская квартира неплохая, но служебная. Поэтому мне нужно позаботиться о том, чтобы у них с мужем была своя, не менее удобная, квартирка. Можно в Москве, но лучше в Лондоне или Париже.

      Борис присвистнул.

      – От скромности дамочка не помрет, это точно! Она что, прямо так и сказала?

      – Ну что ты, не такая уж она дура. Обиняком, обиняком. Но все было понятно. В общем, я должен продать все, что у меня есть, чтобы эту мадам обеспечить. Или, тут она сказала почти прямо – она от Ярослава уйдет. У нее есть предложения получше. От американского миллионера.

      Борис звонко хлопнул себя по бедрам.

      – Как жаль, что меня при этом не было! Вот весело-то было!

      – Смотря как смотреть. – Иван Ярославович процедил это сквозь зубы, все еще не в состоянии унять гнев. – Мне за Славку обидно.

      – Конечно, он ее, можно сказать, на помойке подобрал, помыл, отчистил, в люди вывел, а она такие фортели выкидывает. Никакой благодарности!

      – Славка не персонаж Эдуарда Успенского, не путай! Но жадность у нее из всех пор прет, это так. Ну да черт с ней. Думаю, Ярослав задаст ей жару. Да и отставку даст.

      – Министрам жен менять невместно.

      – А он и не будет менять. Он с ней разведется и будет холостяковать.

      – Конечно, перед глазами есть высокий пример. Путь, так сказать, освящен.

      – Давай лучше о тебе поговорим, Борис. Я вот смотрел на тебя сегодня, и уж очень ты мне неприкаянным показался. Что, так и не смог Василису забыть?

      Внук сердито посмотрел на деда и ничего не ответил.

      – Уж извини, что в душу к тебе лезу, просто у меня период такой наступил. Как бы его назвать? Покаяния, наверное. Я столько в жизни делал неправильно, вернее, не делал того, что нужно было делать, и от моей пассивности пострадали мои близкие. Я не о Ярославе говорю, он самодостаточен, да и разумно эгоистичен. Любить он по-настоящему никогда не умел, потому и баб меняет без угрызений совести.

      – Мой папаша тоже так делает. – Борис не мог понять покаянного настроения деда. – Это теперь никем не осуждается.

      – Ты не прав. – Иван Ярославович осуждающе посмотрел на внука. – Володька на молодых баб не бросается. Все его пассии его возраста или немного моложе. И это он делает от внутренней неустроенности. У него после развода пустота в душе образовалась. Думаю, теперь ты его вполне понимаешь.

      Внук принялся внимательно рассматривать занимательный узор на персидском ковре под ногами, и ничего не ответил.

      – Чем я могу тебе помочь? – Иван Ярославович упрямо продолжал пытать Бориса.

      Тот сердито отмахнулся.

      – Хватит каяться, дед. И ничем ты мне помочь не можешь. Что ты можешь сделать? Или я? Если ты считаешь, что мне нужно вызвать Виталия на дуэль, убить его и жениться на его вдове, то ты слишком поздно родился. Да и не хочу я Василисе никакую боль приносить. Я ее люблю.

      – Самопожертвование хорошо, но в меру. Ее Виталий любит?

      – Не знаю. Раньше он Ольгу любил, это точно. – Озадаченный Борис положил руку на лоб и с силой потер. – А как сейчас, кто его знает?

      – А Ольга что?

      – Она тоже замужем. За Глебом Абрамовым. Ты его знаешь.

      – Знаю-знаю. Мне он, кстати, не показался любящим и верным мужем. Во всяком случае, когда я его видел в последний раз, он весьма плотоядно оценивал ножки проходящих мимо барышень.

      – За ним это водится. Ну и что? Какое это отношение имеет к Василисе?

      Иван Ярославович раздумчиво проговорил:

      – А если убрать слабое звено? Не повернется ли это к всеобщей пользе?

      Борис изумленно присвистнул, но ответил решительно:

      – Это бабушка надвое сказала. И не стану я Василисе никаким образом вредить. Даже косвенно. – Заволновавшись, горячо потребовал: – И, вообще, давай оставим все так, как есть. Не строй из себя бога, дед. Ты на него вовсе не похож.

      Иван Ярославович умиротворенно закивал, успокаивая взволнованного внука.

      – Безусловно. Но, как говорится, «dum spiro - spero» (3).

      – Ты о чем, дед? Какая надежда? Тут уж гораздо ближе «lasciate ogni speranza, voi ch’entrate» (4).

      – Не надо столько пессимизма! Данте хорош, но не в данном случае. Оптимистичнее надо быть, оптимистичнее. – И разрешил: – Ну, в общем, мы договорились, можешь ехать.

      – О чем это мы с тобой договорились? – Борис подозрительно прищурился. – Я ни о чем с тобой не договаривался. Говори прямо, что задумал, дед!