Дорога к замку

— Не знаю, — отвечает он. Он совсем не смотрит на бассейн и время от времени жмурится, как будто сдерживая боль.

— Ты чего, заболел? — спрашиваю я на всякий случай.

— Да нет, просто двигаться неохота.

— Ну тогда скажи, кто победит.

— А мне наплевать.

Он снова закрывает глаза и опускает голову. Двое наших, уже трижды пересёкшие бассейн туда и обратно, кажется, здорово выдохлись.

— Ты точно в порядке? — снова спрашиваю я.

— Угу, — отвечает он, не открывая глаз. — Просто я думаю.

— Чего? Думаешь? О чем это ты можешь думать?

— Мало ли.

— А, понял. Ты опять о том же.

— Да, о том же.

— Ну, вернёшься ты, а дальше что?

— Беспокоюсь я.

— Конечно, как же о доме не беспокоиться?

— Места себе не нахожу.

— Скукота там.

— А тут не скукота? — спрашивает он.

— Да уж получше, чем там, — отвечаю я.

Он открывает глаза и быстро поднимается на ноги. Я думаю, что ему захотелось окунуться, но он бежит вдоль забора. Вдруг он перегибается пополам, и я вижу, как по его телу проходит судорога. Все выглядит настолько странно, что я поначалу не могу понять, чем он там занимается. Ей–богу, ведь он ко мне спиной. Но здесь тот, который без очков, как горная коза, когда ей сделают усыпляющий укол, бессильно сползает на землю у забора. Я вскакиваю и бегу к нему.

Он, оказывается, блюёт. Наполовину переваренный завтрак растекается лужей по траве. Двое наших, почуяв неладное, прекращают свои игрища и тоже спешат сюда. Я растираю приятелю спину — она у него такая же хрупкая и костлявая, как грудь. Такое ощущение, что прикасаешься к ребёнку. Беднягу всего трясёт.

Наконец рвота прекращается, и он с трудом поднимается на ноги, стягивает с себя полотенце и вытирает рот и руки.

Потом, чтобы мы не смотрели на лужу, первым идёт на прежнее место. Никто из окружающих не обратил внимания на это маленькое происшествие. Все наслаждаются солнцем, купанием, выходным днём.

— Ничего, ничего… — бормочет наш товарищ, у него несёт изо рта.

Мы садимся на траву, раскинув ноги.

— Да ладно, ерунда… — все повторяет он.

— Как это ерунда, если тебя прямо наизнанку вывернуло, — говорю я.

— Съел что-нибудь не то, — предполагает Длинный. — На такой жаре продукты в два счета портятся.

— Мы все ели одно и то же, — возражает ему Головастый. — Он, наверное, заболел.

— Если заболел, надо отвести его к врачу, — говорю я и прикладываю ладонь ко лбу товарища, чтобы проверить, есть ли температура. Вроде бы нет, хотя, может, просто кожа остыла от купания. Он сердито трясёт головой и сбрасывает мою руку.

— Я же сказал: все в порядке, — говорит он, не разгибаясь. — Сейчас посижу малость, и все пройдёт…

Он разозлился не на шутку. Я впервые вижу его таким. Обычно, что бы ни происходило, он никогда не выходит из себя. Ребята предлагают вернуться домой, но он — ни в какую.

— Я провожу тебя, — говорю я. — Пойдём.

— Вот ещё, — отвечает он, — целый час туда тащиться. Лучше уж я здесь отлежусь.

Больше нам не удаётся ничего от него добиться, и мы оставляем его в покое. Не хочет — не надо. Мы закуриваем и сидим себе смотрим по сторонам. Говорить не хочется. Немного погодя мы решаем перебраться в тень — за буфет, устроенный под большим тентом. Через щель в пологе палатки нам видны ноги продавщиц. Здесь меньше слышен шум от бассейна, но зато громче стал шелест волн и рычание несущихся по дороге машин.

Усевшись, мы смотрим на нашего товарища, лежащего на боку. Ничего другого нам не остаётся — никто из нас не знает, что надо делать в таких случаях. Мне приходит в голову: вдруг он возьмёт да и умрёт. От этой мысли сердце тоскливо сжимается, но я тут же говорю себе, что в такую чудесную погоду здесь, среди голых веселящихся людей, этого никак не может быть. Подумаешь, поблевал немного. Длинный снимает свои очки и надевает их на нос приятелю, чтобы солнечный свет не слепил ему глаза. Я иду в палатку, беру бумажный стаканчик и приношу воды. Наш товарищ отпивает пару глотков и снова ложится лицом вниз.

Мы втроём начинаем рассуждать вслух, отчего его могло вырвать. И на ужин, и на завтрак мы все ели одно и то же, так что еда тут явно ни при чем. Наверное, это у него оттого, что он прыгнул в холодную воду безо всякой разминки. А может, и правда чем-нибудь болен. В общем, ни к какому определённому выводу мы так и не приходим.

Тут наш приятель медленно приподнимается с земли и улыбается нам, но улыбка у него выходит какая-то вымученная, лицо белое, да и вообще видок так себе.

— Ладно, поехали домой, — говорит Длинный. — Все вместе.

Мне неохота. Хочется ещё поплавать, а главное — обидно в воскресный день торчать в душной комнате. Там, даже если раздеться догола, можно подохнуть от жары, просто голова раскалывается. К тому же мы потратились на билеты, и денег сходить потом ещё куда-нибудь уже не осталось.