Дорога камней

Дозорные снизу разом присмирели. Один помчался в дежурку, к спящему капитану, второй начал быстро взбираться наверх, позвякивая о колени кольчугой, который каждый из них за спиной у начальствующего проклинал, и окованными ножнами широкого меча, которым в бою не пользовался никогда.

Пришельцы здесь были делом нечастым, тем более пришельцы со стороны холмов, известно, что необитаемых. Конечно, история могла быть всякая, вплоть до того, что к ним шёл один из заречных лесников, сбившийся с тропин и проплутавший в холмах, а теперь вышедший на Холмовище или просто пришедший за какой-то помощью, — но издавна, со времён, когда здесь было ой как неспокойно, а точнее, когда в округе шли постоянные стычки и бои — с гаральдскими дворянами, которых князь наградил не принадлежащей ему землёй и которые насаждали тут свой порядок, с гномами, которые считали, что ежели они трудом и кровью своей эти земли от нечисти очистили, значит, им люди и должны платить... наконец, с этой самой нечистью, согнанной со своих исконных, и нередко возвращающейся, — иной раз, чтобы пощипать, иногда, чтобы попрошайничать или торговаться, а иногда, чтобы грабить и получать всерьёз.

В основном из холмов приходили последние, равно как и люди, которых официально и за людей-то не считали: так, приблудники всякие. В последние годы, правда, все вроде наладилось и стычек никаких не было. Но память у тех, что поумнее, вполне осталась; оттого и проклинали свои кольчуги неразумные да молодые; потому и учили их лукам и мечам те, что постарше, с головой. Так, на всякий случай.

Поэтому когда Даниэлю с малышом оставалось пройти до поселения шагов пятьсот, у ворот уже столпилось примерно двадцать человек.

Среди них были двое, в поселении самых главных: староста Двуус (усы были чёрные, тонкие, длинные, свисающие безвольно), да сам начальствующий — отставной капитан гаральдских войск, носитель нашивок с конём, бывший капитан кавалерийского отряда то бишь. Звали его Ганс Крёдер, но все жители, уразумев привычку капитана цацкаться с четырьмя своими конями и никогда не расставаться с маленьким, опасным в его руках кнутом, так и звали его в зависимости от ситуации: Лошадник да Кнут.

— Схарр, — упавшим голосом сказал всматривающийся в идущих Старостин сын, Метеля, молодой и оттого острый на глаз. — Ей-ей, схарр. Точно.

— Вот принесла нелёгкая, — сплюнув и дёрнув ртом, мрачно заметил староста и посмотрел на капитана.

Тут уж решать было ему, всякому понятно. Остальные глядели, кто пытаясь угадать, что скажет Кнут, кто просто сбитые с толку, ожидая. Были здесь и женщины, и дети — в основном из старостинской да ближних семей, — и все восьмеро бодрствующих дозорных (вторую восьмёрку и третью, запасную, будить не стали: двое все-таки никакой не отряд).

— Ну ждём, — без особой мрачности, приценившись к подходящим, а оттого прищурившись, сказал капитан, пожав плечом, — подойдут — спросим. Там увидим.

— А ворота открывать или погодить? — спросил Метеля, кивая на мощные створки, отворить которые было делом двух-трёх минут.

— Открывайте сейчас, — решил начальствующий. — Го- степриимствовать будем. Чего уж там.

— Да, Милла, — вспомнил староста, повернувшись к дородной жене, — ты пошла бы согрела чего. Штоб стол был и угощение внятное. А то вдруг законный гость?..

Женщина, не сказав ни слова, медленно кивнула. Широкое лицо её было насторожённым. Уж она-то точно не понимала человека, идущего со схарром.

Все девочки и девушки, кроме одной одиннадцатилетней, что не приходилась старосте никем, повинуясь Миллиному знаку, двинулись вслед за ней. Оставшаяся вжала голову в плечи, будто так стала незаметна, но продолжала смотреть на стену, с подхода которой взирали на неизвестного гостя важные люди. Брат её, Дося, стоял позади людей и вытягивал шею, чтобы видеть приближающихся. Никто не оборачивался и, стало быть, её не прогонял.

Человек, явственно грязный, ободранный и дикий, усталый безвольными плетьми рук, тёмным лицом, сгорбленными плечами, подошёл к воротам, приоткрытым на ширину плеч, и остановился шагах в четырёх. Из вещей у него были только сумка и пояс, на котором висел в ножнах не слишком длинный, ладони в две с половиной неширокий кинжал, от рукояти которого, разглядев её, каждый из взрослых изменился лицом. Волосы, чёрные, неровно сползали на плечи и спускались чуть ли не ниже ключиц.

Подбородок, покрытый короткой, не слишком тёмной щетиной, говорил, что пришедший молод; лицо отвечало наоборот.

Рядом с ним, чуть сзади, скрываясь за спиной, замер схарр, совсем небольшой, наверняка ещё ребёнок, — это поняли даже те, что помоложе, кто схарров никогда и мельком не встречал. Чёрные глазки мохнатого блестели насторожённо. Он опасался.

— Здравствуй, добрый человек, — кратко кивая (не кланяться же), негромко приветствовал его капитан. — Гостем будешь?

Юноша кивнул и, хрипло прочистив горло, сказал:

— Я буду благодарен за любую крышу и ночлег... — помедлив, он добавил: — Меня зовут Дан.