Дорога, которой нет

Когда неожиданная гостья сказала, что Тим живет у них на даче, Кира сразу поняла, о какой даче идет речь, хоть мысль, что Кирилл остепенился, завел детей и такую благообразную тещу, сильно веселила. Почему-то всегда кажется, что друзья не должны меняться.

Кирилл нравился ей больше Славика Кунгурова, она даже прикидывала, не стоит ли в него влюбиться. Тем более имена почти совпадают, Кира – Кирилл. Сейчас, с высоты прожитых лет, она уже могла оценить смешной парадокс, что хоть тусовка в целом привлекла ее именно своим надрывом, острым и болезненным бунтом, при этом сердцем ее управляли самые простые и общепринятые женские инстинкты, достойные доярки из колхоза, – чтобы был здоровым, смелым, добрым и не пил. Она, кажется, тоже понравилась Кириллу, но искра не пробежала. Так, иногда мелькало взаимопонимание, что в другой жизни мы могли бы полюбить друг друга. Могли бы, но не будем. Или это ей только мерещилось? Не важно, главное, что Кирилл был единственным из тусовки, кто от нее не отвернулся. Звонил, предлагал деньги, от которых Кира всегда отказывалась, а когда их заставили переезжать, достал машину и пригнал своих работяг с завода в качестве грузчиков. Потом как-то незаметно исчез. Кира думала, это потому, что он узнал их с мамой тайну и ему неприятно стало с ними общаться. А в реальности просто женился, обзавелся детьми, тут уж, ясное дело, не до общения с чужой женщиной.

Ах, Кирилл, Кирилл… Мечтал перевернуть мир своим творчеством, а прошло совсем чуть-чуть, и потянуло на простое мещанское счастье. И правильно, наверное.

Она ездила к нему на дачу всего пару раз, и всегда ей там было хорошо. Топилась печь, шумел чайник, от кастрюли, где варилась картошка, шел такой густой пар, какого никогда не бывает в городской кухне. Казалось, им одним можно наесться.

Доставались граненые стаканы и рюмки зеленого стекла, хозяин открывал чугунную дверцу с узором, еле различимым от старости и ржавчины, разбивал мерцающие оранжевые угли и внимательно смотрел, не мелькнет ли где язычок пламени, чтобы, не дай бог, не закрыть раньше времени заслонку и не угореть.

Печка накалялась, в комнате становилось тепло и сонно, кто-нибудь авторитетный с твердой рукой и точным глазомером разливал водку по разнокалиберным емкостям, чтобы всем досталось поровну, а Кира шла снимать с плитки готовую картошку. Откуда-то появлялась банка тушенки, и сразу выяснялось, что нет консервного ножа. Начиналась суета, ребята выдвигали ящики буфета и с умным видом смотрели в их глубины, а Тимур брал обычный кухонный нож и одним движением протыкал банку почти насквозь, выворачивал содержимое в кастрюлю с картошкой, закрывал крышкой и несколько раз энергично тряс. И лучшего ничего не надо было.

Старенький магнитофон проигрывал тяжелый металл, и от шороха помех на пленке и скрипа механизма жуткие гитарные запилы казались такими же уютными и родными, как все остальное в комнате. Потом появлялась гитара, переходила из рук в руки, ребята пели свое, но в конце концов все равно сбивались на «не для меня придет весна» и другие душевные песни.

Тимур ни разу не пел, молча сидел в уголке возле двери. Когда они с Кирой встречались взглядами, улыбался, отчего Кире казалось, будто они с ним знают какую-то главную тайну, намного более важную, чем все, о чем за столом ведется жаркая дискуссия.

Когда в комнате становилось слишком душно и накурено, выходили на улицу и просто стояли, подняв лица к небу. Кира не знала никаких небесных тел, кроме Луны, а Тимур, кажется, разбирался. Все-таки бывший моряк, хоть и фельдшер.

Кто-то оставался ночевать, а кто-то грузился к Кире в машину. Домой ехали тихие, благостные, будто те великие мировые проблемы, из-за которых так яростно спорили полчаса назад, чудесным образом оказались преодолены.

Хорошо было тогда, и, наверное, не стоило теперь возвращаться.

Кира сбросила газ до минимума не столько из-за простирающейся перед ней лужей, сколько от страха. Лучшее, что она сейчас может сделать, – это включить задний ход, доползти до перекрестка, а там развернуться и вдавить педаль в пол, чтобы скорее вернуться в свою скромную мышиную жизнь, где нет особых радостей, но нет и сильных потрясений.

И все же Кира продвигалась вперед, насколько это позволяли ухабы на дороге. Проезжая глубокую лужу, она почти завалилась набок, и, наверное, именно от этого сердце забыло сжаться, когда она увидела дом Кирилла. За прошедшие годы он на первый взгляд совсем не изменился, обычная дача советской элиты первой ступени. Те же стены, та же просторная веранда, те же кусты сирени и жасмина, но даже с улицы видно, что это больше не прибежище богемы, а солидный семейный дом. Через решетчатое окно веранды виднеется кусочек милой кружевной занавески, из-под исчезающего снежного покрова на участке проступают очертания клумб, а возле крыльца стоит самая прозаическая садовая тачка.

Кира наконец заметила поднимающийся из трубы тонкий серый дымок, едва различимый в сером же пасмурном небе, и сердце наконец екнуло. Раз печка топится, значит, Тимур дома.