Дорога, которой нет

– Ну что вы, Ирочка, я, конечно, выжила из ума, но не настолько, чтобы не понимать, что, когда к тебе приходит сумасшедшая старуха и задвигает телегу про шпионов, рука сама тянется к телефону и набирает ноль три. Нет, я просто скажу ему, что своим детям надо верить, и раз Тимур говорит, что не посылал свои тексты за границу, значит, не посылал, парень не предавал свою родину, только писал хорошие и честные рассказы. – Гортензия Андреевна вздохнула. – Еще я, наверное, скажу ему, что с возрастом поняла одну вещь: жизнь многообразна и непредсказуема, ее невозможно втиснуть в прокрустово ложе какой-либо идеологии, и порой невозможно понять, как поступить правильно, какое решение принять сегодня, чтобы завтра оно не обернулось катастрофой. В этом мире ясно, пожалуй, только одно: если ты отвергаешь близкого человека только потому, что он с тобой не согласен, значит, ты даешь себя победить своим врагам. Близкие люди должны держаться вместе, особенно в трудные времена.

* * *

Тимур привез в приемник ребенка с аппендицитом. Он целую неделю был женатый человек и порой внезапно остро понимал, что счастлив. Он никогда особенно не мечтал о великой славе или мощной творческой реализации, как многие друзья юности, пел, когда нравилось, писал, когда хотелось, и на этом все. Теперь же все эти рудименты детства отпали, Тимур погрузился в житейские заботы, в работу, которую, кстати сказать, ему нравилось делать больше всего остального. Ни одна спетая песня, ни один написанный рассказ не могли сравниться с отеком легких, купированным в машине, или с принятыми в пути родами, или политравмой, довезенной до реанимации в живом виде.

Тимур немножко надеялся, что будущий ребенок унаследует его голос и слух, и когда-нибудь они с Кирой придут на его выступление в музыкальную школу, но если не получится, тоже ничего страшного.

Неожиданным подарком на свадьбу оказалось примирение с отцом. Папа приехал, обнял его, как в детстве, они вместе поклеили новые обои в комнате, которую местком внезапно выделил лучшему фельдшеру, узнав, что он женится и ждет прибавления.

Сказав ребенку, что бояться операции нечего, он просто поспит, а проснется уже здоровым, только немножко раненным, как настоящий солдат, успокоив мать, что врачи в этой больнице прекрасные, Тимур вышел из смотровой в длинный гулкий коридор приемника, озаренный тревожно мерцающими лампами дневного света. Была ночь, в окна заглядывала августовская темнота, на лестнице за стеклянной дверью раздавались чьи-то легкие шаги, и Тимуру вдруг показалось, что сейчас появится Леля, быстрая и сердитая. Это ожидание чуда было таким сильным, что ему даже послышался ее голос.

Тимур вздрогнул, напрягся, но дверь открылась, и показалась медсестра Надюша с пачкой анализов в руках.

Некурящий Тимур стрельнул у Надюши сигарету и на крыльце высадил ее в три затяжки.

Он скучал по Леле, и странным образом эта тоска никак не отменяла сегодняшнее счастье, но сейчас сделалось страшно оттого, что Лелина тень живет только в его памяти.

Тимур вдруг понял, что должен написать о ней книгу, не воспоминания, а, наоборот, будущее, как если бы она осталась жива. Как родила бы сына, сколько спасла бы еще людей… Как бегала бы сейчас по этим самым коридорам, как посмотрела бы ребенка и сказала бы: «Ладно, в этот раз угадал», – и вышла бы вместе с ним подышать воздухом перед операцией.

Тимур зажмурился, будто надеялся, что сумеет провалиться на пять лет назад, в ту ночь, когда они вместе курили на этом самом крыльце и он понял, что влюблен.

Он знал, что боль от потери останется с ним навсегда. Как и счастье оттого, что Леля была в его жизни.

Он посмотрел через дорогу на теряющуюся в темноте пятиэтажку больничной общаги. Там, на пятом этаже спит Кира, жена. Но завтра утром они не увидятся. Она поедет в город на работу, а он, сдав смену и вернувшись домой, найдет только завтрак под перевернутой тарелочкой. Интересно, что там будет, гречневая каша с сосиской или сырники?

Тимур улыбнулся. Жизнь есть жизнь, иногда бьет по тебе тяжелым горем, иногда дарит мгновения великого счастья, но обычно всякого намешано в твоих днях, и радостей, и огорчений, и самое, наверное, бессмысленное дело – пытаться отделить одно от другого.