Дорога на Астапово [путевой роман]

К примеру, не факт, что рассматривать Мону Лизу в душном зале, когда в шею дышат одни, а ослепляют вспышками другие, лучше, чем сидеть у себя дома перед качественной репродукцией новой степени совершенства. Некоторые путешествуют, чтобы «наращивать объём восприятия, возможности вмещать одновременно больше визуальной информации, вкусов и запахов». Но тут ведь возникают всё те же вопросы: отчего вкусы и запахи нужно осваивать на краю света? Я-то очень хорошо знаю, что вкусы и запахи есть повсюду, и в Дубне они не менее уникальны, чем в Таиланде. И я согласен с наращиванием объёма восприятия. Но отчего именно так, почему в чужих странах? То есть управляем ли мы этим тренингом или действуем по принципу «будем наугад совать пальцы в темноту — всё узнаем об окружающем мире и розетках»?

Когда говорят: «Увидев мир, на жизнь смотришь шире. Начинаешь лучше понимать других людей», не объясняют, какова тут роль физического перемещения. Но как тут не вспомнить того же Конан Дойла и его «Этюд в багровых тонах»: «По одной капле воды человек, умеющий мыслить логически, может сделать вывод о возможности существования Атлантического океана или Ниагарского водопада, даже если он не видал ни того ни другого и никогда о них не слыхал»[213].

Есть ещё мотив путешествия-бегства: когда ты уехал в Антарктиду, то не можешь решать проблемы, требующие личного присутствия. Текущий на кухне кран должны чинить другие люди. Или вот некоторые едут в такие места, где телефон не берёт. Но отключить телефон можно и без перемещения в пространстве.

С некоторым кокетством иные мои собеседники говорили, что в путешествии отдыхают от напряжённой работы, которой заняты каждодневно. Путевые впечатления вытесняют ужасы службы. Очень хорошо. Но отчего для этого вместо Ниццы не поехать на дачу? (Я оставляю внутри этих скобок пояснение, что и они, и я не мешки ворочали и не служили авиационными диспетчерами. Другая у нас была работа, и, когда мы говорили «отдохнуть-отключиться», у нас должна была бы возникать некоторая неловкость.) И в ответ на сетования: «Да ведь на даче я опять включу компьютер и примусь за работу» — надо рекомендовать оплатить санитара, который будет бить по рукам. Я слышал рассказы этих людей о дальних странствиях, приблизительно представляю их географию и очень сомневаюсь, что там невозможно было достать компьютер с интернетом.

Я и сам ходил в кафе «Одеон», где пил кофе Джойс, и прислушивался к себе — не шевельнётся ли что.

Вот так же и одинокий честный обыватель, что на последнее купил билет, стоит посреди площади Святого Марка, оплёванный голубями. В нём ничего не шевельнулось, но он уже готовится врать в своём дневнике. Или, что ещё хуже, он насильно заставил себя ощутить приступ удовольствия.

Мотив путешествия в Северный Иран — поесть икры — прекрасен.

А вот мотив поехать на неделю по маршруту Болонья — Флоренция — Венеция, потому что так принято, совершенно неизвинителен. Скажут, что многим физиологически требуется смена обстановки на незнакомую. Так на дачу! Или можно сменить режим дня. В конце концов можно перетащить кровать в другую комнату. Зачем отправляться в странствие каким-нибудь Мак-Наббсом, чтобы истязать свою волю ежедневным бритьём холодной водой в некомфортных условиях? Дешевле реализовать это всё тем же способом — перекрыть стояк горячей воды, да и дело с концом.

Дело в личной ответственности — нужно ли нам, лично нам, идти к Моне Лизе?

Если мы надеемся на чудо — отросшие волосы, стук уже ненужных костылей, — то ответ ясен. Поэтому религиозные паломничества мне всегда казались парадоксально-рациональными.

Личная ответственность заключается именно в определении стратегии путешествия.

Профессионалы в этом смысле честны — их мотив не оспоришь.

Но вернёмся к рассуждению Гинзбург:

«…Люди, вжившиеся — иногда бессознательно — в символику природы, равнодушны к перемене мест. В меру своих способностей они бесконечно возобновляют эстетический акт познания знакомой земли, всё той же речки, — радостно узнавая вечные знаки, остро фиксируя новые приметы. Активной и страстной эстетической жизнью живут не мчащиеся и озирающиеся, но копающиеся в своем саду, но каждый год забрасывающие удочку в том же затоне.

Это стремительное движение вдоль жизни, выраженное физиологической символикой езды на больших скоростях, лентой пейзажа, струящейся в стекле. Это выход из привычных, давящих связей в поток столько раз воспетых безымянных дорог, чужих городов, ничьих номеров в гостинице — с их пустыми, звонкими ящиками, — напоминающих лёгкое дыхание, веселящую прозрачность первых дней начинающейся любви, когда нет в ней ещё ни сожалений, ни страха, ни ответственности, ни человечности.

Поэтика путешествий располагает двумя методами. Один из них — рюкзак, костры, палатка или ночёвка в машине, — когда неудобства и трудности становятся эстетическим фактом (дорожный романтизм); второй — странствия с комфортом и сервисом, суть которых — в стремительности, в невесомости быта.