Дорога на Астапово [путевой роман]

Сначала Толстой был мировым посредником и ходатайствовал за крестьян. Понятное дело, окрестные помещики его возненавидели.

Он ушёл из посредников, а в 1866 году случилась знаменитая история с Василием Шабуниным. Василий Шабунин был рядовой, ударивший своего командира. Толстой выступал на суде, надеясь на лучшее, да только преступление считалось тяжким, и Шабунину грозила смертная казнь.

Было написано прошение на Высочайшее имя. Однако в августе того же года Шабунина казнили.

История с Шабуниным грустная, и началась она 6 июня.

Был в 65-м Московском пехотном полку ротный писарь и был капитан Яцкевич, командир этой роты.

Писарь посреди дня напился, и ротный его на этом деле поймал. Капитан велел посадить его под замок, а после дать розог.

Однако ж писарь успел крикнуть:

— За что же меня в карцер, поляцкая морда? Вот я тебе!

И разбил своему командиру лицо в кровь.

В советской литературе о Толстом эта история пересказывалась скороговоркой, потому что «рядовой Шабунин ударил офицера» звучит не в пример лучше, чем «пьяный писарь обругал своего командира „польской мордой“ и избил до крови». Трагедия любого суда в том, что он всегда родом из знаменитого рассказа «В чаще», а ещё и в том, что легко защищать чистого и прекрасного человека, а попробуй защищать пьяного писаря.

В итоге защитить не удалось.

Толстому вообще не удавалось защищать людей: в 1881-м он пытался защищать цареубийц, да тоже ничего не вышло.

И была ещё история с убитым конокрадом и его убийцами, которых судили в Крапивне.

О деле писали много, потому что думали, что Толстой снова будет защищать обвиняемых, в зале были газетчики, и публика пребывала в ажитации. Литературоведы говорят, что этот эпизод попал в «Фальшивый купон»; впрочем, таких случаев было немало. От отчётов о деле возникает глухая тоска — убийство это звериное, без человеческой страсти.

Толстой об этих людях заботился. Не поймёшь, чем дело кончилось, — мемуаристика избирательна.

Старик, что приехал к тюремным воротам и ждёт, — неизбирателен. Вот он переминается перед крапивенской тюрьмой, привёз какие-то вещи будущим сидельцам. «Один из обвиняемых оправдан, один — присужден к заключению в тюрьме на три года, а двое в ссылку на поселение в места не столь отдалённые. Когда осужденных повели в тюрьму, граф торопливо оделся в свой старый полушубок, побежал за арестантами и что-то говорил с ними»[57].

Толстой, кстати, вовсе не всегда ходил по судам, чтобы защищать кого-то. Вот ещё отрывок: «Вчера в VII отделении Окружного суда в Москве, в среде немногочисленной публики, собравшейся слушать неинтересные дела о пустых кражах, был и граф Л. Н. Толстой. Наш маститый писатель был не в обычной блузе, каким его рисуют на портретах, а в костюме европейского покроя. Граф живо интересовался всем ходом судебного следствия, прений и даже формальностями по составлению присутствия суда. Всё время у него в руках была записная книжка, куда он часто вносил свои заметки. Слух о пребывании графа Л. Н. Толстого быстро разнесся по всем коридорам суда, и в Митрофаниевскую залу то и дело заходили посмотреть известного писателя. Все удивлялись лишь тому, что граф Л. Н. выбрал так неудачно день, когда рассматривались совершенно неинтересные дела»[58].

Это довольно примечательное разочарование.

Интересное дело для публики тогда (да и сейчас) — одно, для Толстого — другое.

Вот пройдёт много времени, и старый человек не сможет молчать, как его ни предостерегай.

Статье Толстого «Не могу молчать» не повезло, потому что её название превратилось в риторическое восклицание. Оно как бы стёрлось. Статью начали трактовать, да так, что, казалось, речь идёт о десятках разных текстов.

А слова Толстого страшные, потому что безнадёжные.

И не потому, что эти слова никто не слышит, а потому, что слово изречённое летит над толпой как лист, жухнет на лету, меняет цвет. И вот все уже повторяют эти слова — ан нет, вышла какая-то дрянь.

Тут ведь трагедия в том (и мы это сейчас понимаем), что, найдись на троне какой второй Толстой, раздай он землю крестьянам, — начнётся такая резня, что мало не покажется. (И не показалось, собственно.)

И некуда податься: что ни сделай, всё плохо будет. А не делай — так себе стыдно и надежды вовсе не будет.

Всё не так, лучше не стало, и человечество не улучшилось.

Не о том я всё, не о том.

Я про Толстого с его полузадушенными криками и не-молчанием. «Не могу молчать» на самом деле очень простое рассуждение.

Сначала Толстой пишет о смертных приговорах крестьянам за разбойничьи нападения на помещичьи усадьбы.