Дорога на Астапово [путевой роман]

Обер-прокурор Святейшего Синода Победоносцев в «Воскресении» назван Торопцевым. Нехорош Торопцев, а ведь реальному Победоносцеву была свойственна аккуратная, чрезвычайно аккуратная позиция в отношении Толстого. В своё время, за двадцать лет от этого странного отлучения, когда в марте 1881 года впервые прилюдно убили царя — не удушили шарфом, не умучили в тишине застенка или опочивальни, не «апоплексическим ударом в висок», а взорвали бомбой — Толстой написал новому императору письмо. Письмо Толстого хотели передать Александру через Победоносцева, Победоносцев письма не передал и написал в ответ: «…не взыщите за то, что я уклонился от исполнения вашего поручения. В таком важном деле всё должно делаться по вере. А прочитав ваше письмо, я увидел, что ваша вера одна, а моя и церковная вера другая, и что наш Христос — не ваш Христос. Своего я знаю мужем силы и истины, исцеляющим расслабленных, а в вашем показались мне черты расслабленного, который сам требует исцеления. Вот почему я по своей вере и не мог исполнить ваше поручение. Душевно уважающий и преданный. Победоносцев». Это, в общем, очень умная позиция — и не менее умной была идея Победоносцева о том, что толстовцев, конечно, нужно гонять, а вот самого Толстого ни в коем случае притеснять не надо.

Но Толстому не то что церковный министр Победоносцев нехорош или там какой ещё уже не государственный, а церковный чин. Ему нехороша и церковь. В «Критике догматического богословия» Толстой писал: «Православная церковь! Я теперь с этим словом не могу уже соединить никакого другого понятия, как несколько нестриженых людей, очень самодовольных, заблудших и малообразованных, в шелку и бархате, с панагиями бриллиантовыми, называемых архиереями и митрополитами, и тысячами других нестриженых людей, находящихся в самой рабской покорности у этих десятков, занятых тем, чтобы под видом совершения каких-то таинств обманывать и обирать народ»[77].

Далее общественная мифология для реставрации событий использует рассказ Куприна «Анафема», по сюжету которого герой, дьякон Олимпий, вместо того чтобы по распоряжению начальства предать Толстого анафеме, поёт ему «Многая лета». Однако, как известно, в прошлом веке не провозглашали анафемы отдельным лицам, а лишь раз в году, в неделю Православия, в соборных храмах анафеме предавались все отрицающие бытие Божье, Троицу и Божественное откровение. Таким образом, Определение Святейшего Синода от 20–22 февраля 1901 года № 557 имело фактически лишь регистрационный смысл, о чём писал сам Толстой в «Ответе Синоду» от 4 апреля 1901 года (по всему видно, как трудно — и поэтому так долго — он писал этот ответ): «…Я действительно отрекся от Церкви, перестал выполнять её обряды… Я отвергаю непонятную Троицу и басню о падении первого человек… Я отвергаю все таинства»… «То, что я отрёкся от Церкви, называющей себя Православной, это совершенно справедливо. Но отрёкся я от неё не потому, что я восстал на Господа, а, напротив, только потому, что всеми силами души желал служить Ему».

Святейший Синод засвидетельствовал свершившийся факт…

— Видишь ли, — вмешался Директор Музея, — тут спор терминологический, а оттого вечный.

Во-первых, Определение было неформальным документом. До сих пор непонятно, что там вписал Победоносцев и что — митрополит Антоний или прочие редакторы. Притом это документ более политический, чем богословский, и эту свою функцию он выполнил.

Во-вторых, мнений масса — именно потому обряд отлучения не определён и даже чин анафемствования всё время менялся.

В-третьих, «Православная энциклопедия», например, толкует о двух типах Анафемы — «большой» и как бы малой, то есть временном отстранении от таинств и проч. Существует и термин «отлучение», а в Определении и вовсе говорится со скорбью, «что перестал быть членом». Это и понятно: документ писали очень умные люди, и им вовсе не было смысла формализовать положение. Это дипломатическая нота, протокол о намерениях, в котором сильно желание не рубить все концы. Поэтому-то Розанов говорил, что «бумага Синода о Толстом, вот уж „молния“, которая не жжёт и не поражает».

В-четвертых, куда важнее, как это неформальное Определение было воспринято в обществе. И что говорить об Иоанне Кронштадтском — по мне, так личность неоднозначная, — если сама графиня Толстая, будучи чрезвычайно взволнованной, писала открытые письма да так и говорила: «отлучение», «вы отлучили».

— Единственно, чего бы я хотел избежать, — тут Директор Музея вздохнул, давая понять, что избежать этого никак не удастся, — так это некоторой суеты, вредящей делу: одни будут зачем-то цитировать современный церковный устав, другие — говорить о чине анафемствования тысяча восемьсот шестьдесят девятого года, третьи скажут, что анафезматики не упоминаются по именам, а их спросят: а как же Ленин? А те ответят: при чём тут Ленин, и Западная церковь тогда вообще была безблагодатна, и звать её никак. Выплывет казус Дмитрия Донского, ещё что-нибудь… И толку из этой кучи малы будет вовсе никакого…

Я на всякий случай тоже вздохнул.