Дорога на Берлин

— К чорту жалость! — выкрикнул Фридрих. — Надо ломать хребет каждому, кто не немец. Вот я не сумел сломать русских при Цорндорф и теперь они угрожают Берлину. Я не боюсь французов, которые даже на войне не могут расстаться со своими метрессами. Еще того меньше опасаюсь Дауна, который воюет со мной так, точно нам с ним суждено прожить, по крайней мере, сто лет. Но русские — это страшный противник. Они становятся сильнее с каждым годом, с каждым месяцем. Они уже теперь душат меня…

Он схватился за ворот мундира и рванул его так что посыпались пуговицы. Опершись обеими руками о стол, он тяжело поднялся.

— Мои генералы хороши только на плац-парадах. Не им совладать с этим северным медведем, которого мы сами раздразнили и выманили из берлоги. К чорту Веделя! К чорту всех! Я сам пойду на русских. Я возьму с собой больше войск, чем когда бы то ни было. Я возьму сорок, пятьдесят тысяч.

Он еле держался на ногах. Его била лихорадка. Зейдлиц пытался осторожно усадить, его. Барберина трясущимися руками наливала в стакан воду. Графиня забилась в угол и, прижимая руки к груди, всхлипывала.

— К чорту! — хрипел король, отталкивая Зейдлица. — Сейчас война — это русские! Если я не сокрушу их, они сокрушат меня. Но я разобью их. Разве может эта дикая орда московитов противостоять моему благоустроенному войску? И, разбив, я ошеломлю их моей расправой. Я велю зарывать их живьем в землю. Я…

Внезапно он умолк. Глаза его, казалось, были готовы вылезти из орбит. Он судорожно глотнул воздух и всем телом опрокинулся навзничь на руки едва успевшего подхватить его Зейдлица.

— Врача! Скорее врача! — повелительно крикнул Зейдлиц.

Но Барберина уже сама бежала к двери. Отдав приказание, она вернулась в комнату и вместе с Зейдлицем склонилась над королем. Он был в беспамятстве. Грудь его бурно вздымалась. На губах пузырилась пена. Барбври на стала тихонько смачивать ему виски. Графиня Сюзанна обмахивала короля веером. Никто не проронил им слова.

Наконец раздался стук кареты, и в комнату вбежал придворный врач. Следом за ним вошел незнакомый Барберине человек в мундире гусарского полковника. Он тотчас подошел к Зейдлицу и стал о чем-то расспрашивать его.

Короля подняли и перенесли на диван. Доктор влил ему в рот какую-то жидкость и медленно поднялся. Все смотрели на него.

— Его величество отравили, — медленно выговорил врач.

Барберина с невольным криком ужаса вытянула перед собой руки, словно отстраняя эту страшную весть. Зейдлиц подошел к ней.

— Мадам, — сказал он сухо, — полковник Шиц интересуется, куда девался лакей, прислуживавший нам за столом.

— Не знаю. Клянусь честью, я ничего не знаю, — пролепетала Барберина. Мужество покинуло ее. Не в силах стоять, она опустилась на стул.

Гусарский полковник выглянул за дверь и резким голосом отдал приказание. Затем он обратился к Барберине:

— Я попрошу вас проехать со мной. Вы сами понимаете, что мне необходимо задать вам ряд вопросов.

Барберина безвольно поднялась и прошла к выходу. Все происходящее казалось ей страшным, нелепым сном, и она безотчетно надеялась, что вдруг проснется. Шиц, звеня шпорами, шел за нею. Выходя из комнаты, Барберина обернулась. Врач, хлопотавший подле уже пришедшего в чувство короля, Зейдлиц, писавший что-то на согнутом колене, графиня, смотревшая, поджав губы, ей вслед, — все они показались ей людьми из далекого, прежнего мира, с которым она уже безвозвратно рассталась и никогда в него не вернется.

Она безучастно прошла мимо столпившихся испуганных слуг, окруженных солдатами полевой жандармерии, и села в карету.

Глава седьмая Кунерсдорф

1

Ивонин быстро оправился от раны, и только подвязанная рука да большая, чем обычно, бледность свидетельствовали о происшедшем. Когда он явился в главную квартиру, там царило лихорадочное оживление. Салтыков считал момент благоприятным для того, чтобы начать подготовку похода на Берлин. Однако Даун попрежнему стремился перенести центр операций в Силезию. Вскоре после Пальцигской битвы к Салтыкову присоединился австрийский корпус Лаудона в 18 500 человек. Через некоторое время состоялась встреча обоих полководцев. Ивонин, хорошо знавший немецкий язык, служил переводчиком во время их беседы.

Салтыков вел переговоры сухо и не скрывая раздражения.

— Я намеревался, прикрываясь Одером, направить свою операционную линию через Франкфурт на Берлин, вы же тянете меня совсем в другую сторону. Я преследую общие интересы, ибо надеюсь поразить неприятеля в самое чувствительное место, а вы преследуете свои частные цели, желая лишь прочно занять Силезию.

— Фельдмаршал Даун, — почтительно, но упрямо возразил Лаудон, — поручил мне изложить перед вашим сиятельством такой план. Российская армия, а с ней и мой корпус отступают обратно в направлении на Кроссен, затем переходят на левый берег Одера и там соединяются с главными австрийскими силами. В этом случае фельдмаршал Даун берет на себя продовольствовать ваши войска.