Дорога на плаху

Она ужаснулась от обилия солдат в госпитале и солдатских матерей, офицерских жен, разыскивающих своих сыновей и мужей. Дома, слушая каждый вечер по всем каналам вести из Чечни, которые стали для нее главными программами, зная обстановку не хуже самого маршала Сергеева, она все равно до конца не представляла того ужаса войны, который господствовал на самом деле на степных и горных просторах воюющей Чечни. И только здесь, насмотревшись на покалеченных, окровавленных молодых людей, у которых до конца еще не обсохло на губах материнское молоко, она ясно увидела ту пропасть, в какую падали все эти молодые люди, и она вместе с ними, видела тех, кто толкал их в эту пропасть ужаса и смерти. Она увидела этих людей, красиво говорящих перед микрофонами, провозглашающих священное дело по защите целостности России, ее могущества и авторитета. Это правители, олигархи, думцы, не потерявшие на себе ни волоска, но наживающие политический капитал; это журналисты, идущие под пули с целью добыть, нет, не истину, а ловкий, душещипательный материал, и тем прославиться, сделать себе карьеру — все они с усердием пихают на край пропасти ее, мать, ее сына, тысячи таких же окровавленных бедолаг, отгороженных от мирной жизни частоколом лживых микрофонов. Она до глубины души возненавидела всех причастных людей к ее несчастью, даже свою страну, живя в которой видит больше горя, чем радости, второй раз теряя самое дорогое, — жизнь ее единственного сына. И первыми в этой шеренге людей стояли первые лица государства, расточающие словесную заботу о своем народе; словесное сочувствие всегда легковесно, его может высказать и злой человек, но есть ли сопереживание, поступки, позволяющие оценить доброту. Как бы она посмотрела им в глаза, как бы обварила их своим укором и гневом. Но что для них ее укор, находящихся за броней тщеславия и величия, берущих власть и одновременно теряющих доброту!? Рожденным управлять, им не дано сострадание, а величие, замешанное на крови, всегда дурно пахнет. Трупный запах уж давно распространился по России и душит людей.

Валентина еще больше пришла в смятение, когда, наконец, разыскала палату с тяжело ранеными офицерами и увидела своего сына под белыми простынями с лицом восковой желтизны, впалыми черными глазами, вбежала к нему и упала на колени, уткнувшись лицом в его бок, глуша свои рыдания скомканной простынею.

— Сынок, я тебя нашла! Здравствуй! — подняла она голову.

— Мама, милая, сядь на кровать, встань, ради Бога, — он пытался поймать ее руку, и когда это сделать удалось, притянул ее к себе, поцеловал в дрожащие губы. — Успокойся, все хорошо, все нормально.

— Нет нехорошо, посмотри, какое у тебя восковое лицо!

— Ну что ты, мама, это от тоски по родному человеку, теперь я больше никому не нужен, как только тебе.

— Что ты такое говоришь, сынок, разве ты потерял любовь на этой проклятой войне?

— Нет, мама, любовь я не потерял, я потерял ногу, кому я такой нужен?

— А Евгения? Я была тогда неправа, и если бы не мое глупое упорство, ты не оказался бы на этой койке! — мать в отчаянии сжала кулачки.

— Мама, не казни себя, я сам решил ехать на войну. Теперь я калека, этим все сказано. Но давай забудем о потере, угости меня своими шанежками, я так мечтал их поесть.

— Сынок, но я так торопилась и не успела их напечь. Но я напеку здесь, угощу всех.

— Я часто вспоминаю, как Евгения настряпала мне пирожков и принесла в больницу.

Мать глядела на сына и видела неописуемую тоску, угнездившуюся в его глазах. Тоска безнадежности и холода, даже появление матери не смягчило ее жестокость. Это больше всего напугало Валентину Александровну, и страх за жизнь сына с новой силой пополз к ее сердцу.

— Сынок, может быть, ты голоден? Выпей хотя бы соку, есть виноградный и яблочный, — она достала из сумки коробку, кружку и стала наливать сок. — Выпей, приободрись, не пугай свою маму отрешенностью от жизни. Я, пожалуй, пойду и дам телеграмму Евгении с просьбой приехать. Деньги у меня есть. Я получила командировочные, директор завода не поскупился, и перешлю ей на дорогу. Нет-нет, я это сделаю. Я вижу, ты этого хочешь. Пей сок, вот так и не задерживай больше меня. Почта есть при госпитале, я обернусь быстро, — сказала мама и поспешила на выход.

В этот же день Валентина Александровна встретилась с лечащим врачом и высказала тревогу за состояние сына.

— В его глазах холод и тоска, его душа плачет, — говорила Валентина Александровна.

— Согласен, у парня тяжелая депрессия, связанная с потерей ноги. У него есть любимая девушка?

— Да.

— Она любит его?

— Кажется, да.

— Так предложите ей приехать. Это вернет интерес к жизни, ускорит выздоровление.

— Я это уже сделала. Осталось ждать, она в далеком Омске.

— Уверен, если она приедет, это перевернет его настроение.