Дорога на Порт-Артур

— Товарищ командир, еще один немца бежит, — Таджибаев, стоя на коленях, показывает рукой в сторону танков, медленно отползающих назад.

Ничего себе: «еще один немца!» Это же контратакующая вражеская пехота. Она просто отстала в тумане от танков и теперь, энергично двинутая вперед чьей-то властной рукой, трусцой приближается к объекту контратаки — нашей позиции на рубеже дренажной канавы.

Гитлеровцы, очевидно, и не знают, что канава уже оставлена, нами. Надо, чтобы они так и не узнали этого!

Нахожу свою каску, слетевшую с головы во время схватки с танкистом, водружаю ее на шапку.

— Все по местам! По пехоте — огонь!

Мы ударили по немцам из трех автоматов и пулемета. Ударили дружно с близкой дистанции неожиданно для контратакующих, вымещая на них зло за то, что несколько минут назад трусливо удрали от их танков, а потом грели животами землю в воронках, приходя в себя после происшедшего.

Пехотинцы от неожиданности останавливаются, залегают, потом перебежками снова движутся вперед, ведя по нас огонь из десятков автоматов.

Огонь с нашей стороны усиливается, слышатся выстрелы пушек. Это, наверное, подошли наши танкисты. И лишь батареи на закрытых позициях пока молчат: в тумане ничего не видно.

Теперь по контратакующей пехоте бьют автоматы справа и слева от нас. Догадываюсь: наши вернулись на свои места. Очевидно, вернулись все. Артиллеристы спасли положение. Четыре горящих танка и один подбитый — не так уж мало для короткого боя.

Два дня — 14 и 15 января 1945 года — контратаковали нас немцы, пытаясь восстановить положение. Одна контратака сменялась другой. Земля была черной от воронок, окопы полны стреляных гильз, но мы не отступили ни на шаг.

Утром 16 января, когда погода улучшилась и небо открылось для самолетов, а поля — для прицельной стрельбы артиллерийских и минометных батарей, мы прорвали первую полосу глубоко эшелонированной обороны противника и двинулись на Кенигсберг.

НА ЧУЖОЙ ЗЕМЛЕ

Умирает Тельный. Осколок попал ему в живот, и теперь уже ничто не может спасти Игната. Так сказала Платова, да и мы сами понимаем.

Будь проклят этот «тигр». Кто бы мог подумать, что он может оказаться здесь, в нашем тылу, километрах в пятнадцати от передовой? И не только оказаться, но выползти из леса на шоссе и начать стрелять по колонне машин, повозок, по людям, устало бредущим вдоль обочин?

«Тигр» стрелял до тех пор, пока какой-то отчаянный храбрец не выкатил на шоссе сорокапятку и не влепил ему снаряд в гусеницу. Экипаж понял, что это — конец, что неподвижный танк каждое мгновение может стать просто большим костром, если вдруг у кого-либо из русских пехотинцев, лежащих в снегу, окажется бутылка с горючей жидкостью.

Бутылки не оказалось, шел уже сорок пятый год, с таким допотопным оружием мы больше не воевали, но экипажу «тигра» это было неизвестно, и немецкие танкисты попытались, отстреливаясь, скрыться в лесу, из которого вывели свою машину.

Танкистов перебили, и когда мы снова один за другим стали выбираться на шоссе, в отделении не оказалось Тельного. Сивков нашел его вблизи горевшего грузовика, нашел окровавленного, жадно глотавшего грязный придорожный снег.

Мы принесли Игната в дом на самой окраине небольшого поселка, кое-как перевязали, и вот сидим все трое у дивана, на котором умирает Тельный.

— Попить бы, а, Серега? — еле слышно говорит Игнат.

— Нельзя тебе пить.

— Знаю, но ведь все равно умру...

— Не умрешь. Выздоровеешь, — говорю Игнату только для того, чтобы что-то сказать. — Тебе нельзя разговаривать, Игнат.

— Можно. Теперь уж все можно.

Он некоторое время молчит, как бы набирается сил, потом говорит опять:

— Помнишь, Серега, я вам про знакомую свою буфетчицу рассказывал...

Я киваю головой.

— ...так вот, дочка у нее от меня имеется. Не говорил я вам про это. Адрес их тут, в красноармейской книжке. Напиши, где похороните...

Мы похоронили рядового Игната Тельного, солдата русской пехоты, наводчика ручного пулемета, на высоком холмике, вблизи неизвестного нам в ту пору немецкого городка, там, где в него врезается прямая и узкая лента шоссе с древними липами на обочинах.

Смерть близкого человека, хорошего товарища уже не первая на моем веку, все-таки как-то придавила меня, выбила из колеи, если говорить честно — основательно надломила мой дух.

Я лежу с закрытыми глазами на соломе в добротном под красной черепицей сарае и не могу изгнать из памяти ни одной даже крохотной детальки, связанной с похоронами Игната.

А воспоминания о таких вещах, известно, никому еще не помогали настроиться на бодрый лад.

Рядом, прижавшись «для тепла» спиной к моему боку, лежит Таджибаев. Сивков ушел на кухню. Наконец-то нас догнали хозяйственники и мы поедим горячего не из термосов, а прямо из котла.