Дорога на Порт-Артур

Третьи сутки мы находимся во втором эшелоне наступающих войск. После прорыва всей главной полосы обороны противника для развития успеха, как сказал Иван Иванович, были введены танковый корпус и свежие стрелковые дивизии. Нам дали отдохнуть несколько часов, сытно накормили, и теперь идем следом за наступающими по шоссе, которое, говорят, упирается в самый Кенигсберг.

Вдоль кюветов лежат грузовики, повозки, пушки, ящики со снарядами и патронами. Видна работа наших танкистов. Шоссе узкое, и, двигаясь по нему, танки просто сталкивали все это на обочину, чтобы расчистить дорогу не только себе, но и тысячам машин, повозок, шедших к передовой вслед за ними.

Кое-где, вблизи шоссе, стоят наши обгорелые Т-34, ИС, самоходки. Стоят как памятники на местах жарких стычек с немцами, пытавшимися задержать корпус на промежуточных оборонительных рубежах.

Итак, в отделении осталось трое, что-то около сорока процентов штатного состава. Младший лейтенант Гусев сказал, что на пополнение в ближайшие дни надеяться нечего. В других взводах — не лучше.

В сарай набились артиллеристы. Не те, что с пушками, которые бывают с нами, с пехотой, на «передке». Это личный состав наблюдательных пунктов артиллерийских батарей: разведчики-наблюдатели, телефонисты, радисты.

Узнаю знакомого радиста Сашу Маслова. Он мой одногодок, разбитной парень-весельчак, которого повстречал в последний день недавних боев при прорыве полосы обороны.

Тогда к нам в канаву прибежали лейтенант-артиллерист и двое разведчиков. Они быстро подготовили данные для стрельбы по двум шестиствольным минометам — «скрипачам», стоявшим на опушке леса, но передать их на огневые позиции не могли: отстал радист с громоздкой рацией за плечами.

Он отстал еще у второй траншеи, и теперь ему предстояло на виду у противника в ясный солнечный день перебежать то поле, по которому два дня назад мы ползли в тумане под прикрытием своих танков.

Лейтенант махал радисту то шапкой, то пистолетом, дескать, давай беги, приказываю бежать сюда, без тебя мы как без рук. Радист, очевидно, и сам понимал это.

И он побежал. Один через все поле. По нему строчили из автоматов и пулеметов, били минометчики, словно зная, что этого солдата сейчас нельзя подпускать к канаве, а он все бежал и бежал, петляя, как заяц, нагнув голову, смешно размахивая руками.

Видно, не суждено было в тот раз умереть Сашке Маслову: прибежал целым, невредимым, и вскоре на батарею полетели переданные им команды.

— Скажи честно, Сашка, страшно было тогда по полю на виду у немцев бежать? — спрашиваю Маслова.

— Не помню. Чтобы стрельбы не слышно было, я уши у шапки опустил и завязал. Больше ничего не помню. Наверное, все-таки страшно...

Нам разрешают в городке переночевать, и потому по приказу командира взвода подыскиваем место для ночлега.

Жителей пока не видно. Мы знаем, что Гитлер приказал всему населению Восточной Пруссии покинуть свои дома и сосредоточиться в портовых городах для эвакуации в центральные районы Германии. Невыполнение этого приказа расценивалось как предательство и наказывалось смертной казнью.

Право выносить такие приговоры и приводить их в исполнение предоставлялось местным чиновникам нацистской партии и командирам специальных эсэсовских отрядов.

Городок, где мы находимся, уцелел лишь в центре, около кирхи еще горят несколько домов. Здесь встречаем первых цивильных немцев. Их очень мало, кто рискнул ослушаться изуверского приказа из Берлина, но все же они есть. Иван Иванович оказался прав: в Германии есть люди, которые хотели бы видеть своего фюрера с веревкой на шее.

На окраине городка на льду пруда толпятся люди. Тут и цивильные немцы с белыми повязками на рукавах, и наши в шинелях и полушубках. Двое или трое немцев что-то достают из проруби. Неплохо бы посмотреть, что?

— Сивков, вы с Таджибаевым подыскивайте ночлег, я до пруда дойду.

Протискиваюсь сквозь толпу и вижу на льду четыре трупа: мужчину в форменной куртке эсэсовца, двух мальчиков и девочку лет пяти.

Эсэсовец лежит в сухом, он застрелился здесь, у проруби, все лицо его залито кровью, а детей, конечно, вытащили из воды. Двое немцев с шестами нащупывают что-то в проруби, третий держит наготове багор.

— Будь ты проклят и на том свете, сволочь! — тихо говорит стоящий рядом со мной старый солдат-пехотинец.

Смотрю на него и с трудом узнаю: Куклев! Тот самый Куклев, которому Сивков вырвал зуб. Заросший черной бородой, с худым лицом, он стоит над трупом девочки, тяжело опираясь на карабин.

— Здорово, Куклев! Кого это ты так?

— Да вон, его. — Куклев кивает головой в сторону мертвого эсэсовца. — Евонные ребятишки-то! Немцы сказывали, главным был тут от Гитлера поставлен, отрядом фольксштурма командовал. Как увидел, что конец ему, стало быть, так и жену, и ребятишек в прорубь, а себе пулю в рот.

Куклев сокрушенно качает головой, некоторое время молчит, потом спрашивает меня: