Читаем Дорога на Порт-Артур полностью

Разговор перекидывается на последние вести с фронтов. Мои собеседники, оказывается, знают многое из того, что не сообщается в сводках, и чутье подсказывает, что нужно уйти. Но куда? Я в чужой квартире. На улицу, вот куда!

Осторожно встаю со стула, но полковник замечает это.

— Сергей, спустись, дорогой, вниз. Там машина у подъезда стоит. Попроси у водителя мой портфель. В нем «резерв верховного командования», — полковник щелкнул пальцем по порожней бутылке на столе.

— Николай Иванович, — жена Полонского с укоризной смотрит на профессора, — у нас тоже есть «резервы».

— Сбегай, Сережа, сбегай.

Когда возвращаюсь с портфелем, в коридоре меня встречает жена Полонского.

— Сережа, мы не познакомились с тобой. Меня зовут Мариной Петровной. Вот так, а теперь позволь я покажу тебе Коленькину комнату. Можешь располагаться там. Я постелила на диванчике. И книжки там сохранились. Коленькины любимые.

Не знаю почему, но Марина Петровна быстро показывает мне рукой на дверь в конце коридора и уходит.

Да, меня здесь ждали. На маленьком диванчике — свежая постель, на спинке стула — старенькая полосатая рубашка с короткими рукавами. Даже тапочки есть. Хорошо, что Нелли Максимовна постирала мне белье. Как бы я в грязном-то ложился на такую простыню.

Сажусь к окну. На подоконнике — стопка книг. Верхняя — «Остров сокровищ». Читал такую. Но как давно это было. Еще до войны. Скоро начинаю клевать носом, а ложиться на диван стесняюсь: гости еще не разъехались. Приседаю несколько раз и снова берусь за книжку, но неожиданно в комнату входит Лиля с пачкой «Беломора» в руке.

— Ты не куришь?

— Нет.

— Будущий идеальный мужчина. — Она улыбается, садится на постель. — Ты откуда родом, Сергей?

Я отвечаю. Зная, что она все равно спросит про семью, рассказываю про отца, колхозного бригадира, про мать, сестренку.

— А это вся квартира ваша? — спрашиваю в свою очередь Лилю.

Она вздыхает.

— Была вся наша. Да нас-то — Полонских — осталось двое. Вадим да я. Марина — она на своей девичьей фамилии. В сорок втором здесь умерли папа, мама, младшая сестра — Катенька, на Синявинских болотах погиб старший брат Евгений. Его жена и двое детей утонули при переправе через Ладогу, под Лугой убит Коленька, сын Вадима и Марины. Он жил в этой комнатке. Вот каким был сорок второй год для нас, Полонских.

Лиля прячет лицо в ладони, наклоняет голову к коленям и тихо плачет. Ее бы, конечно, надо успокоить, что-то сказать, может, обнять за худенькие плечики, но как я это сделаю, если она старший лейтенант медслужбы!

Вдруг она быстро встает с дивана, поправляет волосы, расправляет под ремнем гимнастерку.

— Сейчас я вернусь. Ты посиди, Сережа.

Лиля возвращается с бутылкой и стаканом в руке, наливает себе немножко водки, пьет одним глотком и закуривает снова.

— Сейчас у меня пройдет. Выпила — вот и расслюнявилась. А их служебных разговоров за столом я не люблю. Как выпьют — давай поступки начальства обсуждать. Пойдем, Сережа, я покажу тебе комнаты. Все они, кроме этих двух, в запустении, но ремонтировать, видно, после войны будем.

Я никогда не видел такой большой квартиры с хрустальными люстрами под высокими потолками; квартиры с полукруглыми вверху окнами, с медными ручками на дверях и выщербленной мозаикой паркета.

Все это выглядело когда-то солидно, внушительно, вселяло невольное почтение к хозяевам у всякого, переступившего порог.

— Вы здесь и родились?

— Вот в этой комнате. Здесь была мамина спальня. За два года до революции родилась, Сережа.

— Значит, ваши родители были богачи?

Лиля прислоняется спиной к косяку двери, закрывает глаза и негромко смеется. От прежнего кислого настроения у нее не осталось и следа.

— Развеселил ты меня, Сергей Кочерин. Конечно, они были люди не бедные. Из дворян. Наш папа и до революции был профессором университета. Он написал очень много книг, объездил почти весь мир и всю жизнь до последнего дня честно трудился. Заводов, фабрик, поместий, Сережа, у него не имелось. Вот так. А теперь пойдем в твою комнату, поговорить нужно. Именно мне, и именно с тобой.

Она садится на диванчик и опять закуривает.

— Сегодня вечером я уеду в свой укрепрайон. Меня подвезет туда профессор. С Вадимом мы за всю войну видимся первый раз. О нем мы и поговорим. Что такое Вадим Полонский? Между собой мы называли его человеком не от мира сего. Он честнейший, принципиальнейший и упрямейший из людей. На сделку со своей совестью никогда не пойдет. И, увы, иногда из-за этого страдает. Начальники его недолюбливали. Исключение составлял Николай Иванович, который давно хотел взять Вадима к себе в институт, на кафедру, но этот упрямец все время отказывался и шел строить дома, работал прорабом.

Лиля помолчала, опять стиснула лицо ладонями, наклонила голову, густые темные волосы с едва заметными: сединками сползли на высокий чистый лоб.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее