Дорога на простор

- Волгу жалко? - спросил атаман. - Десять годов гулял, а нагулял...

То, что комом сбилось в груди у Гаврилы, того не тронул он. Сказал, чтоб дать ответ атаману:

- В Михайловском курене богатеями стали...

Ермак насупился.

- В войске нет Михайловского куреня... Завидуешь? - И посоветовал: А ты - не завидуй. Мои сундуки сочти - много ль сочтешь?..

Плеснет внизу - и опять тишь. Атаман грузно опустился на поваленный ствол, оперся о колено.

- Расскажи чего.

Гаврила помялся, проговорил:

- Ушли мужики-то. Где на кручи отбились. Иные в деревеньках на Усе...

Ермак перебил:

- Не можешь рассказать. Играть на трубе горазд, а рассказать нечего. Ляг поди. Не шалайся.

- Не спится...

Атаман не встал; была и у него, видно, одинокая долгая ночка. Вдруг сказал:

- Где приткнутся, там и присохнут. В обрат глядят. Отдирать - оно и больно. А ты вперед погляди...

- Чего же ищешь, батько? - тихо спросил Гаврила.

- Чего ищу, того не видал здесь. Старое кончать пора. Время за новое браться. Гулевую Волгу скрепил - всю и сниму отсюдова. Целехонькую - никто не порушит. Полымю тому в ином месте - разгореться дам...

Осенью, когда рыба ложилась в ямы на дне реки, ветер свистел в оголенных березах и только дубы стояли увешанные желтой листвой, вольница снялась с привычных мест и ушла вверх по Волге, а затем свернула на Каму.

Они плыли последний раз по огромной и пустынной реке, встречая редкие, одинокие дымки на берегах - один утром, другой к вечеру. Но временами доносился стук плотничьих топоров, бугор был оголен от леса, грудой лежали срубленные деревья, на бугре вырастал бревенчатый тын: воеводы городили города.

Так проплыли Рыбную, Чертово городище, Алабугу, Сарапуль, Осу.

Всех плывших было пятьсот сорок. Вел их начальный атаман Ермак, и с ним атаманы - Иван Кольцо, Иван Гроза, Яков Михайлов, запорожец Никита Пан, Матвей Мещеряк из северных лесов и пятидесятник Богдан Брязга, Ермаков побратим.

Всадник взмахнул шляпой с белым пером.

- Вольга! Знаменитый река! Почему он Вольга, стольник?

Стольник Иван Мурашкин передразнил его:

- Вольга! Вольга! Эх ты, Вольга Святославич!..

Человек в шляпе с белым пером весьма обрадовался:

- Русски конт Вольга Свентославич на русски река Вольга! Я занесу это в мой журналь.

Но когда он проехал несколько шагов, ответ стольника показался ему обидным, он ударом кулака нахлобучил шляпу и внушительно произнес:

- Я слюжиль дожу в Венис и слюжиль крулю Ржечь Посполита, вот моя шпага слюжит крулю Жан.

Войско приближалось уже к Жигулям. Ратники иноземного строя грузно и старательно шагали в своем тяжелом одеянии. Следы казачьих станов были многочисленны, но ни живой души не было нигде.

- Смердят смерды, - с пренебрежением сказал Мурашкин: его конь ступал по битой винной посуде. Сам стольник потреблял только квас.

Всадник с пером не разделил негодования стольника.

- Bonum vinum cum sapore, - возразил он, - bibat abbas cum priore [доброе пенное вино пьет аббат с приором (лат.)]. Русский человек пьет порох и водка и живет сто двадцать лет.

И он захохотал.

- Шпага капитан Поль-Пьер Беретт на весь земля прославляет великий руа Анри! А воровски казак, ви, стольник, должен понимать, есть замечательна арме. Один казак приводит один татарски раб в Москва и получает серебряну чашу, сорок зверь кунис, два платья и тридцать рубль.

Мурашкин был озабочен. Оставалось неясным, как выполнит он свою задачу - одним ударом уничтожить не в меру размножившиеся разбойничьи ватаги, срезать ту опухоль, которая закупоривала становую жилу рождающейся великой Руси, волжскую дорогу - путь на беспредельный восток, путь на сказочно богатый юг, тот путь, который открыли и сделали русским казанская и астраханская победы царя. И Мурашкин не считал себя обязанным выслушивать болтовню этого попрыгунчика, - довольно того, что, по воле государя, приходилось терпеть его, похожего на цаплю, около себя.

Беретт продолжал разглагольствовать:

- О, Русь - негоциант! Он покидаль пахать земля. Он прекратит глупоство и дикость. Я занесу это в мой журналь.

Стольник ожесточенно посмотрел на него. Так вот что он понимает, этот навостривший свою саблю и торгующий ею в Венеции, в Польше, на Москве!

А Беретт вспомнил о фразе из одного письма: "Если расти какой-либо державе, то этой" - и подумал, что дороги здесь дики и невообразимо длинны и что гарцевать перед своим полком и бесстрашно вести его в атаку на врага - это красиво и подобает прекрасному рыцарю и мужчине, а трястись вот так в седле - и даже без хорошего вина - через леса и степи, в которых уместились бы три королевства, подобает скорее кочевнику. И он потер свой зад и, усмехнувшись, отметил, что если московская держава еще вырастет, то, пожалуй, ему, капитану Полю-Пьеру Беретту, придется позаботиться о новом переходе на службу в государство более уютных размеров.

Крики и голоса раздались впереди. Ратники столпились вокруг чего-то на отлогом склоне, поросшем молодыми дубками. Мурашкин дал шпоры вороному.