Дорога на простор

Светло и просторно было в верхних горницах. Солнечные столбы падали из окон, синим огнем сверкали изразцы печей, желтые птицы прыгали за прутьями клетки. Ничто не доходило сюда, в расписное царство, снаружи, из мира нищих лачуг.

В беззвучии, в радужной тонкой пыли, царило тут богатство, неслыханное и невероятное.

Да полно, Пермь ли Великая это, глухомань, край земли?!

Гаврила был при Ермаке. Он смотрел, не отрывая глаз.

Но не "рухлядь" видел он, не мешки с самоцветами, как в побасках, а вещи такого дивного мастерства, что нельзя было вообразить, как они вышли из человеческих рук.

Витые шандалы со свечами. Поставцы с фигурными ножками. Скляницы, чистые, как слезы, легкие, как птичье перышко. Вот чашка, искусно покрытая финифтью. На ней изображен луг. Трава его пряма, свежа и так зелена, как могла она быть, верно, только на лугах, не тревожимых ничьим дыханием. И видно сиянье над травой. Нежные цветы - колокольцы подымаются ему навстречу. А посреди них, стройней и статней цветочного стебля, - молодец, соболиные брови, шапочка на черных кудрях. Щеки - в золотом пушке, алые по-девичьи губы приоткрыты. Он ждет кого-то. Стоит и поет, ожидая...

Отворилась створчатая дверь в горницу. Та, что вошла, была молода и нарядна, как боярышня. Она вошла с открытым лицом. Пышные рукава почти до земли, и, поверх белого покрывала, кокошник, унизанный жемчугом.

Она ступала маленькими шажками, высокие каблучки ее стучали; длинные, в палец, серьги вздрагивали.

- Батька! - шепнул Гаврила. - Ты гляди, гляди...

А она быстро поклонилась гостям - мужикам, и лицо ее под слоем белил и румян вспыхнуло.

Потом за створчатой дверью раздались ее скорые-скорые шаги, будто, выйдя из горницы, она кинулась бегом.

Это была красавица жена Максима Строганова.

...Тяжелым серебром завалены столы. По рукам шли кованые чарки, кружки, братины, кубки в виде ананасов, на четверть ведра. Дымилась стерляжья уха. Горячил хмель, и громче обычного звучали голоса под низкими потолками.

- То, что видите, - говорил Никита, - не в единый час создано, да многим хвалиться не стану. Сам, меня не дожидаясь, вызнал. Сказывают, султан был такой, одевался нищим и бродил по городу... Тебе б хозяином быть, Ермак Тимофеевич. У тебя бы копейки не пропало.

- А тебе бы - в атаманы, Никита Григорьевич. Ни один воевода нипочем бы не поймал. Ты-то ведь тоже, - как я спервоначалу казанской сиротой прикинулся, - обо всем догадался.

Истинно, они были довольны друг другом. Никита продолжал:

- Шелка возим через Астрахань. Мастеров-полоняников у ханов выкупаем. Бочками идет к нам аликант, какого и царь не пивал на Москве. Лекари-немчины и всяких ремесел художники голландские - в челяди у нас.

Максим сказал:

- Гора огнедышащая - вот что наши вотчины. Погаными окружены. Только и знаем русского, что баньку. Москву чего поминать? Там тишь. Вот Юдин-купец и открыл в той тиши тридцать каменных лавок.

- Солью торгует, - отозвался Семен Аникиевич. - Соль-то, соль чья? Наша. А нас тут свои смерды-холопы выдать каждый день рады.

- Как Иуда Спасителя, - ввернул Максим.

Никита не забыл о хозяйских обязанностях, он поморщился:

- Э, полно с домашними сварами! Сор из избы... Атаман Ермак солью не торгует. А нашей соли Ганза просит. Лунд [Лондон] ничего не жалеет за наших соболей.

Дядя Семен, старый и грузный, поднял глаза от блюда.

- Скажу, как начался род Строгановых. Два ста лет назад татарский князь Спиридон пришел из орды к Дмитрию Иоановичу, к Донскому князю. И так за обиду стало это хану, что поднял он всю орду на Русь. За то, значит, что лучшего своего потерял. А великий князь, возжелав испытать верность нового слуги своего, возьми да и пошли самого Спиридона на татар. Татары сострогали ножами мясо с его костей.

Он перекрестил свое морщинистое мужицкое лицо и торжественно проговорил:

- Поэтому зовемся Строгановыми. Мы - княжьего роду!

И несколько мгновений значительно молчал; никто не решался перебить его.

- Когда князя Василья Васильевича Темного попленили казанцы, погибала Москва, вся Русская земля скорбенела. Кто выкупил из казанского плена слепца-мученика? Лука Строганов, внук Спиридона, а дед Аники, моего родителя!..

Он важно и строго обвел взглядом столы, потом подпер голову и старчески задремал. В свое время круто ему приходилось под тяжелой рукой Аники рядом со старшими братьями, Яковом и Григорием, любимцами отца. Теперь он сам был главой дома Строгановых.

Никита подмигнул:

- Дядя спит и князем себя видит. Он торопится: уже стар. А мне спешить некуда. Не в том вижу главное, а вот в чем, - он коснулся лба.

Между тем меды и брага текли по столам. Кто-то вскочил и заревел басом. Разгорелась ссора. В углу пьяно заорали срамную песню. Дюжий казак, уже полуголый, выворотил на пол мису с горячим варевом. Напрасно музыканты все громче дули в дудки и били в тарелки, стараясь заглушить ссору.

- Твой молодец, - сказал Никита, - остуди-ка его!

- Сам остуди, - усмехнулся Ермак.

- А что ж, остужу!