Дорога на простор

- Высоко взорлил! - все горячей, все быстрей зашептал Никита. - Не столь! Не столь! Не большаком, не прямиком. В глухих урманах истомится душа того, кто дерзнет напролом, на стремнинах изноет сердце, пески пустынь выбелят, завеют кости. А верный все ж то путь, самый верный. Слушай! То путь - в Великую Бухару.

- В Бухару?

- Дивно тебе?

- А реками русскими? И - чрез море Хвалынское?

- Большего в сей день от меня не жди. Короче, думаешь, и проще? Нет, твой путь - петлястей. Верно и коротко - как я сказал. Мозгуй.

И как будто перевел разговор:

- К каким богатствам поворачиваем Русь! Корабли пошли в Лунд, в Любок, в Атроп [в Лондон, в Любек, в Антверпен]. Польются оттуда нектарные вина, сукна, бархат, художества, блистающая утварь стеклянная. Краса, на Руси неслыханная, приманит красу. Золото прильнет к золоту. И все то - как в могиле лежит, за басурманскими мечами. Иди, пробуди! Кого же вспомянет Русь? Кого, Ермак? Воевод да бояр, что толстые мяса хоронят в Белокаменной? Строгановых вспомянет! Да тебя!...

Снова Ермак повторил:

- Сибирское царство.

Стукнули в дверь.

Донесся отдаленный отгул пира.

В дверях стоял человек. Строганов поднялся.

- Прости, Ермак. То за мной. Время - что золото. Ты же на пиру потешься.

И сказал уже шутливо:

- А кто стережет Кучумово царство? Чудь - заблудящая да гамалья вогулишки.

Никита спустился крутой лесенкой, миновал боковые ходы. Служка нес перед ним светильник. Ражий детина ожидал в домовой часовне. В пол ее был вделан двойной дубовый люк. Вглубь вели пахнущие глиной ступени. В подземелье, глухом, как гроб, зеленые звезды сырости мерцали на кирпичной кладке. Тяжелый замок долго не поддавался ключу в четверть длиной. Наконец, лязгнув, замок отскочил. Дверь, окованная железом, повернулась на скрипучих петлях. Огонь светца застелился - как зловонным ветром пахнуло из черной пасти двери. Слабые пятна и отблески побежали по стенам, полу и потолку погреба, куда вступил Никита.

Пляшущий мрак отступил и в одном из углов открыл скорченную фигуру человека, совершенно голого. Он согнулся пополам, как бы вися на кольце, к которому был прикован за пояс.

Сине-багровое, страшное, с вывернутыми суставами тело человека распухло.

В широко открытых глазах отсвечивал двумя красными точками язычок светца.

Палач ждал наготове.

- Падаль, - сказал Никита. - Где взял подметные листы беглого раба Афоньки Шешукова? Строгановы - сыроядцы, а? Душу выворочу!

Он поднялся назад в чертежную светелку. Он был доволен. Он посвистывал. Семен и Максим тоже были тут.

Трое Строгановых собрались в чертежной, и были они одни.

- Ты теперь к себе, в Кергедан, Никитушка? - ласково спросил Семен.

Никита налил себе холодного чаю.

- Что, без меня вольнее?

- Не дури! Общие дела сообща делаем.

- С атаманом-вором, - вставил Максим, - дело важнее всего.

Скучающим голосом он стал перечислять:

- Страховит. Лицо как в машкере. Волос подсекает коротко - как мних. Жох, все огни прошел. Взор - подколодный. Черемис аль цыган?

Он запел:

А в залесье калина,

Пню я, молодец, поклонюсь...

- Мы игрецы, - усмехнулся Никита. - Строгановы от века игрецы.

- Как бы не проиграться, братец. "Черта в дом - не вышибешь лбом". Прыток ты.

- Я? Да что ж я - один разве? Аль уж вместе с дядей сплавить меня по Чусовой собрались?

- Что ты, голубчик, очнись, соколик! Ты же не тесина, чтоб тебя сплавлять по Чусовой. А только ты и на вепря один ходишь, да вепри, со страху, другой дорожкой бегают. Вот и с атаманом в особицу пуще всех рассыпался.

- А царского гнева за беглых воров боишься, - нетерпеливо сказал Никита, - землей закидай все, что в городишке против царского указу сделал. Боюсь, ох, боюсь, что и городишку-то придется тебе отдать воеводишкам.

- Вот ты ябеду и настрочи, - с той же скучающей холодной издевкой ответил Максим. - Я те и научу, как. На себя глядя. Все и выйдет в точности, что от тебя про нас с дядей слышим.

Никита передернул плечами.

- По мне хоть вовсе отступайтесь. Хоть сейчас. А из моей воли не выйдут тати. Шелковы, как малые ребята, будут. Завидущие глаза, хватит силы, залью. Не доходило и не дойдет до Москвы.

И опять, пожав плечами, Никита протянул руку к чертежу, к лежавшей на нем царской грамоте с восковой печатью, - к той, что пять лет была пустым даром, почти насмешкой, куском пергамента, валявшимся в ящике.

Но тут произошло неожиданное. Быстро Максим перехватил руку Никиты. Некоторое время они боролись. Потом неловко расцепили руки, не глядя друг на друга.

Семен произнес умиленно:

- Аника из райской обители воззарился на дом Строгановых. Не ты ли порушишь его, Никита? Общее дело. Расхлебаем сообща!

Привстав, он сгреб грамоту, будто ловя мышь, и сунул ее за пазуху. Мурмолка у него сползла на затылок, открыв багровый лоб.

- Поспешаешь? - осклабился Никита.

- Цыц! - вдруг заорал Семен и сжал палку. - Гришка, твой отец, пикнуть не смел у Аники! Ступай, ступай восвояси, добром ступай!..

Они стояли друг против друга, тяжело дыша, - трое изворотливых, ярых в достижении задуманного людей, в ярких сверкающих одеяниях. Теперь они были нагие друг перед другом.

Никита выдохнул с ненавистью: