Дорога на простор

Громко хлопнул в ладоши. На середину выкатились дураки в бубенцах и желтолицые писклявые карлы. И в то время, как одни плясали и корчились, выкрикивая, другие разлетелись к буянившему казаку, окружили его и, низко кланяясь, протягивая ковши и громадные братины, увлекли его в своем шутовском кольце.

Как ни в чем не бывало, Никита продолжал:

- Мореход голландский Брунелий плыл от нас в устья Обь-реки. Пути ищу в златокипящую Мангазею. Да, может, о делах не на пиру говорить? Это я, не взыщи, по обычаю своему: время для меня - что золото.

- Сам всю жизнь так мыслил, а не слыхал ни от кого. Золотые слова. Спасибо, Никита Григорьевич.

- Не на чем. Хмелен ты, Ермак Тимофеевич?

- Хмеля над собой в атаманы не ставил.

- Люблю, - сказал Никита. - Ну, коль так, пусть пируют, а тебя милости прошу в другую светелку.

И на лесенке в башню перестали они слышать гул пира.

Там было немного икон, потухшая лампада, - не до того! - татарские счеты на столе: шарики, вздетые на проволоку. То - строгановская родовая гордость: Спиридон, по преданию, так и приехал с неведомыми до того на Руси счетами из Золотой Орды.

На круглом столике приготовлены крошечные чашечки. Отвар кипел в сосуде. Никита сам налил его в чашечки.

Он был желтоват, со странным, вязким травяным запахом.

- Что за зелье?

- Не пивал?

- Не доводилось.

- Не ты один. Иван Васильевич не пробовал и не слыхивал.

Он объяснил:

- Китайская богдыханская трава - чай. Не пьянит, а веселит. Усталость и докуку гонит. Кто пьет, тому до ста жить.

На другом, огромном столе было раскинуто полотнище бязи почти в сажень длиной и шириной. Чертеж. В середине его нарисованы горы. Между гор - церкви с крестами. Внизу верблюды по-птичьи изгибали шеи над островерхими палатками. Вверху корабль, распустив паруса, шел по морю, среди ледяных глыб; на палубе стоял кормчий в бархатной шляпе и в туфлях с пряжками. А справа, позади гор, леса и гигантские реки ветвились в их гуще. Окруженный зверями со вздыбленной шерстью, в шатре на корточках сидел чернобородый человек, подняв скипетр и державу. Далеко за ним, на самом краю земли, слоны тянулись хоботами к волосатым людям, качающимся на деревьях; народ в шелках стоял на коленях вокруг фарфоровых башен. И четыре ветра, надув щеки, дули с четырех углов карты.

- Смотри, атаман! Велика земля - умных голов на ней мало. Купцами и промышленниками Московское царство крепко. Скажу по чести, не хвалясь: нами, Строгановыми, Русь стоит!..

Дикие горы и церкви с крестами среди гор был нарисованы как бы средоточием мира - узлом, стянутым между шелками Бухары и Китая, льдами севера, неведомыми просторами востока и гильдейским западом. Рубежи мира сближались, страны подавали друг другу руки, на скрещении дорог сидел купец в куньей шапке и парчовом кафтане до пят.

Ермак слышал:

- Говорю самое сокровенное. Все выведал о тебе, а теперь вижу и сам. Потому и говорю, не дивись. Царь возвышен над народом, все ему дано, нет у него никакой нужды - да ничто не отуманит его глаз. С высоты он один зрит всю страну и неподкупно печется о ней. А мы? Сами, мнишь, богатеем? Земле творим богатство! Тут, на украйне дикой, радеем за Русь, за веру. Всей земле заслон! Земля спала, нехоженая, язычники молились в поганых капищах. Аника Строганов, дед, бил челом об этой пустой земле великому государю Ивану Васильевичу. И призвал народ. Подъял неусыпный труд. Выстроил города. Государеву казну податями наполнил.

Никита нагнулся к чертежу, глаза его блестели.

- Смотри! Был генуэзец, фрязин, повел суда, за морем нашел Новый Свет. Золото кораблями оттуда...

- Свет, говоришь? - перебил Ермак. - Новый Свет? Нашел... кто ж он, фрязин этот?

- А ты, атаман, - тихо сказал Никита, - ты подумай: что ж, на Руси нет никого поотважней того генуэзца?

Ермак следил за его тонким красивым пальцем.

- Что там? Ель частая... пуща...

- Царство сибирское!

Ермак повторил:

- Сибирское царство...

- Слыхивал?

- Краем уха. Ты скажи! Чье ж то царство?

- Русское! - Никита ударил ребром ладони по чертежу. - Наше! А сидит там вор Кучум-царь, последыш Батыев.

И, как дядя на пиру, сказал торжественно:

- Великий государь царь Иван Васильевич пожаловал нам, ведая наше радение, Сибирские земли. И Тахчеи, и Тобол, и Обь-реку с Иртышом. Леса, пашни и руды: железные, медные, оловянные и горючие серы...

И развернул пергамент: "Дана грамота в Слободе лета 7082-го [1574 г.] майя в 30 день. Царь и великий князь Иван Васильевич всея Русии".

На шнурке висела царская печать ярого воску.

- Пустошь, - сказал Ермак. - Место немерянное...

Он подумал, прикрыв глаза веками.

- Рухляди ищете? Нелюдье раздольное...

- Там соболь. Царский зверь...

- А может, не одного того чаете, а...

- Дорожку? - горячим шепотом подсказал Никита.

- Путь - еще дальше.

- А куда путь? Куда, думай, казак!

- Вон - он! - Ермак указал на шелковый народ у фарфоровых башен.