Дорога на простор

- Сибирь взяли, а поднять не подымем, - то дело ясное. Да чело нешто свербит, что бить челом собрался уж нынче? Обождем, говорю. Обдумаемся как ловчей мосток через Камень перекинуть.

- Не шутейное дело, - Ермак топнул ногой, - на крови нашей оно! Сделали его своими руками - девки мы, что ли, теперь глаза долу опускать? Коль сами молчите, я скажу, атаманы, чье дело: не донское, не волжское, не строгановское - вона как повернуло, слепой видит. Шли на простор и отворили простор. И щитом Русь защитили со всхода солнечного. Ждать, Яков? На год загадал? Народ-то, землю не переждешь.

Ясней, ясней смутные мысли. Годами меряется жизнь одного человека втуне она, как не была, если не останется ее дело, чтобы расти - сквозь годы. Немерянная, темная даль грядущих лет!

- Таиться нам нечего. Не позор, не стыдобушка перед всем казачеством, пред народом то, что добыли мы. Красно оно, говорю! Полцарства прирастили мукой своей, кровью, мечом своим. А пить захотели - чего сухим ковш держать? С озера великого чем скорей воды зачерпнем, тем здравей будем.

Сидели, думали атаманы.

- Вины-то пред царем выслужили, что правда, то правда, - опять первый начал прикидывать вслух Михайлов. - Про старые дрожди не поминают двожды.

Кольцо сказал:

- Он те посохом и благословит, и помянет!

Рассудительно возразил Михайлов:

- Мимо двора сколько ни ходить - все в ворота зайти: и то верно. Ты размысли: не с Дону, не с Волги повинная твоя - со столичного города Сибири.

- Голова твоя, Яков, на сто лет вперед обдуманная, да и то на батькины слова, видать, сдаешься. А по моей топор у тезки скучает дожидается, пока надоест ее мне носить.

Ермак с усмешкой прервал их спор:

- Последнее слово мое. Царя видел, браты. Скажу. Голос зычный, сам статен, высок, волос кудрявый. Закон у него ого-го-го - круче донского... - Строго закончил: - Крепенек царь Иван Васильевич, горяч, а земли для простит, не боярский угодник.

Он поднялся.

- А не простит - сама земля простит: ей послужили.

Опять, борясь со своей неотвязной мыслью, Гроза тяжело проговорил:

- Были вины - смыли. Свято дело наше. Не идолам Строгановым Сибирь!..

Пощипывая ус, Яков Михайлов напомнил еще:

- А Никитушка что ж молчит?

Пан отозвался:

- Песни ваши слушаю, да чую: те песни давно уж хлопцы спивали. Выходит: кохали дивчину, да не себе.

С нарочитой простоватостью почесал в затылке.

- Блукали по свету - притулились до места. Чего балакать? До царя, так до царя. Ото же и я кажу: ПИД САМИСЕНЬКУ ПИКУ.

И снял шапку - мягкий воздух облек его непомерный лысоватый лоб и сивую голову.

Тогда снял шапку Ермак и все атаманы стащили шапки; последний, точно дремал до того, Матвей Мещеряк. Ермак истово перекрестился.

- Ну, браты-товарищи! Во имя отца и сына и святого духа. Со христом...

Кольцо спросил:

- Сам поедешь, Тимофеич?

- Тебе ехать, не иному, - подтвердил Яков Михайлов.

Ермак покачал головой.

- Нет. Тут я не кончил - только начал.

Мещеряк сказал медленно:

- А как батька послом уедет, верно, тебе, Яков, с войском управиться - не иному?

Михайлов только скользнул по нему глазами. Мещеряк продолжал раздельно, приветливо:

- Может, крикнуть тебя в батьки, как сам ты на Волге велел? А как же! Годов пятнадцать Яков изготовлялся - терпелив. Укладки набивал рухлядишкой, чтобы было в чем атаманить. Еще кто богаче: Яков аль войсковая казна?

Никита Пан перебил:

- Кумекаю так: Кольца послать. До таких, как он, кого плаха ждет, царь дуже ласков.

Брязга крикнул, что ехать Михайлову. Мещеряк еще подал голос: собираться в путь Никите Пану. Михайлов молчал.

Гроза выговорил:

- Красней Кольца, коль он схочет, никому не сказать!

И тут решил Ермак:

- Тебе ехать Иван.

Усмехнулся, вспомнив, как и тогда, на Каме, пуще всех бунтовал Кольцо, а он взял и поставил его набольшим.

- Ты и вправду ведом там. Со знакомцем встретишься.

Кольцо вспыхнул, выкатил белки и без того выпуклых глаз на смуглом лице. Но не вскочил, не крикнул - с вызовом, задорно тряхнул волосами:

- Я, бурмакан аркан, не отказчик.

Похваляясь сказал:

- Спытать задумали, не испужаюсь ли? Того страха нет, чтоб испужать Кольца!

С этим покончили: ехать Кольцу, осужденному на смерть самим царем. Заговорили о том, что повезти, сколько взять народу.

Ермак положил руку на плечо послу.

- Слышь, Иван, Гаврилу возьми Ильина, трубача-парнишку...

- Того парнишку, - сквозь зубы отозвался Кольцо, - скоро внучки за бороду таскать будут.

- Ты покажи ему, Иван, что не сошелся свет на Сибири-городе. - И прибавил, будто оправдываясь или поясняя: - Легкая рука у него...

Двадцать второго декабря 1582 года собачьи упряжки тронули нарты с атаманова двора в Кашлыке.

С Кольцом - пять казаков. На нартах - шестьдесят сороков соболей, двадцать чернобурых лис и пятьдесят бобров. Князь Ишбердей со своими вогуличами проводил казаков прямой дорогой, волчьей тропой через Камень.