Дорога на простор. Роман. На горах — свобода. Жизнь и путешествия Александра Гумбольдта. Маленькие повести

— Ты откель… откелева, ваша милость, ведаешь про те дела?

И вдруг услышал в тишине шумное, во всю грудь, дыхание атамана.

Смирясь, дорожный уже не юлит.

— Семен, сын Аникеев, и внуки Максим да Никита кланяются тебе.

— Листы привез?

— Такое дело на листе не пишется.

— Чем докажешь?

Тот покорно снимает пояс, белые и желтые кругляки сыплются из него.

— Это в почесть.

Снова нелегкое молчание, неотрывный взор угрюмых глаз. И под этим взором человечек чувствует струйку холода вдоль спины и говорит:

— Не я тута один от Строгановых. Еще крыжачок, смолокур да соляной человек Микешка.

Глаза его бегают. Он выдал сокровенных строгановских людей, по чьим грамоткам сам прибыл сюда с Камы.

Он не смел выдавать. В делах правая рука не должна ведать, что творит левая. Так учат хозяева. Он лепечет:

— Листы, коль захочешь, будут тебе.

Тогда срыву встал атаман.

— Хребет переломаю, тля!..

Холодпая струя щекочет спину человеку. Он зажмуривает глаза. Что–то мутное, тяжелое подкатывает к горлу. Али он охмелел?

— Моя собачья жизнь, — говорит он жалобно.

Кого он боится? Разбойника, мук, пыток, раскаленных углей, горелого запаха собственного мяса? Или хозяев всемогущих, тех, что за тыщу верст?

Он мелко спешно крестится.

12

Ермак повел войско вниз по реке.

Струги неслись мимо пустынных берегов, голых, безлесных, мимо развалин старых городов — на час пути тянулись остатки стен и улиц, кучи битого кирпича в лебеде и чертополохе. Плыли мимо соленых озер в ломкой кроваво–красной траве, мимо выжженных степей, где росли горькая полынь и лакричный корень.

Круглые дома–кибитки, табун коней, войлочные кошмы, пестрые тряпки — летучий татарский город остановился в степи. Удары молота по наковальне. Татары ковали железо.

Когда–то с этим обычаем — ковать раскаленное железо в годовой праздник — пришли из Азии завоеватели монголы. Они знали, как сделать лучший клинок и лучшую стрелу. Где–то за степями высились Иргене–Конскпе горы. Говорили — там есть долина: два всадника могут перегородить ее. Эта долина железная. И бока ее, как магнит, притягивают копья.

Великая орда завладела землями, пародами и их добром.

Ногап тоже ковали железо — они помнили обычай. Но они уже не знали, где ход к Магнитной горе…

Летучий город срывался с места, едва появлялись на реке казачьи струги. Оп несся в пыльных вихрях по равнине, покрытой бесконечной и однообразной рябыо мелких бугров, к затерянным в степях и одним татарам ведомым колодцам солоноватой воды.

Злее, желтей становилась земля, словно опаленная огнем. Ночью от нее исходил жар. Цепочкой шли рыжие с поднятыми головами верблюды, медленно переставляя длинные тощие ноги, покачивая вьюками на горбах. Так шли они, может быть, от самой Бухары.

Караван исчезал в степи. Только песчаная пыль завивалась воронками. Проносились стада сайгаков. Вода в реке будто загустела от глины.

Близка Астрахань.

В устьях Волги, проскользнув по одному из бесчисленных рукавов мимо города, казаки остановились на острове Четыре Бугра. Он был закидан водорослями. Мутные валы ударяли о берег, чахлый камыш полз по песку. Над известковым камнем выл ветер. Синь в пенистых клочьях распахнулась впереди.

Не потому задержал повольников перед нею, у персидского порога, казачий вождь, что заколебался помериться силою с кизилбашами, «красноголовыми», военной опорой трона Сефетидов.

Еще, впоследок, хотел оглянуться — что пазадп. А что назади? Да ничего. Черный плот принесла вода: воеводы зубы пробуют над одиночками, над отбившимися. Красноглазый бежал из своей лощины — не нашли, не поймали; промашка, что не скрутили его тотчас. Гаврюха Ильин молодой. Но Мелентий? Сунулся — только спугнул. Против визга бабенки не сдюжил. Ушел красноглазый; ну, а все–таки что? Ништо.

Ништо. Но людей в стане позади себя Ермак оставил, дозорных, «глаза» свои; сам осторожно, с береженьем двинулся. Даже раздумчивый Михайлов считал все это лишним. Сделал по–свойски, не по–михайловски.

И теперь вот дал себе последние дни — оглянуться, прежде чем пуститься через море.

Малая ладейка спешно — весла в помощь парусу — плыла днями и ночами, бессонно, торопилась нагнать Ермака. Ильин (не взятый в поход за дело с красноглазым, оставленный на Жигулях заслуживать вину) — Ильин, едва положив весла, кинулся к Ермаку. Весть верная, на быстрых конях принесли ее из самой Москвы через цепочку городков по Суре в жигулевский стан и, ни часа не промешкав, пригнали на ладейке, передали ее сюда, на Четыре Бугра. Весть нежданная, грозная: готовятся полки. Рать, какой не видывали еще на Жигулях с тех пор, как Волга течет, вот–вот двинется истребить гнездовье вольницы. Навовсе кончить казачью гульбу. По царскому велению!

Торопясь, захлебывался Ильин. Ермак стоял, не перебивая, руку по–мужицки сунув за пояс.

13