Дорога на Сталинград. Воспоминания немецкого пехотинца. 1941–1943

Когда я, наконец, увидел знакомые лица своих друзей, то постепенно успокоился и сердце перестало колотиться. Я воткнул штык в мягкую землю, чтобы очистить его от крови.

Когда первое сопротивление было сломлено, наше продвижение значительно ускорилось. Солнце палило нещадно. Мы сняли кители и откинули назад каски. Жаркий воздух шел по сухой степи, и повсюду распространялся запах крови, перемешанный с резким запахом взрывчатки, от которого нас тошнило.

К вечеру с фланга вдруг открыли пулеметный огонь, и Вилли, пискляво вскрикнув, упал вперед лицом. Мгновенно Шейх оказался возле него, но Вилли, шатаясь, встал на ноги.

– Зацепило? – озабоченно спросил Францл.

Шейх дотронулся до спины Вилли. Затем, увидев, что мы все собрались вокруг него, Вилли стал истерично хохотать. Его лицо побелело как бумага. Пуля только слегка коснулась его, но прошла слишком близко, чтобы остаться спокойным.

Русский пулемет молчал несколько минут, затем застрочил вновь, но пули, казалось, летели отовсюду. Это могло свести с ума. На мгновение мы подумали, что это придурки из третьего взвода стреляют по противнику с кратчайшего расстояния прямо через наши позиции. Но нет, это снова был он, проклятый русский пулемет. Он опять сменил позицию, и мы не могли сказать, откуда велся огонь.

Темнота положила конец дальнейшим действиям. Штрауб передал по цепи команду:

– Окапываться!

Стрельба стихла, и наступила тишина. Мы принялись копать.

Двое солдат пробирались в тыл с раненым в плащ– палатке. Человек внутри лежал мешком. Под ним темнело пятно, из которого что-то медленно капало, как вода из давшего течь крана.

– Кот это? – спросил я.

– Крамер. Ранение в живот.

Из плащ-палатки доносился слабый, как детский, плач. У меня все сжалось внутри. Я часто слышал стоны умирающих, но никто не плакал так по-детски жалко. Этот плач был таким бесконечно беспомощным, что я хлопнул ладонями по ушам, чтобы этот звук пропал. Крамер! Еще один из этих новобранцев. Всего несколько недель назад он был еще дома с родителями. Юнец был на два-три года моложе любого из нас. Не очень большая разница в возрасте, но я вдруг ощутил себя очень старым.

Черные тучи сгущались на небе, за ними последовали первые вспышки молнии и раскаты грома. Разразилась гроза. Гром был таким оглушительным, что напоминал нам об огневой завесе артиллерии при поддержке с воздуха. Затем пошел проливной, как из ведра, дождь. В считаные минуты мы промокли до нитки. Земля превратилась в болото.

Мы расставили вокруг себя вплотную плащ-палатки и заползли под них. Дождь продолжал лить всю ночь.

– Боже Всемогущий! – пробормотал Францл. – Представь, как хорошо вернуться домой, в теплую постель, и спать – просто спать сутками!

– Ей-богу, это так, – сказал я, когда представил себе эту потрясающую картину. – А когда проснешься, тебя ждут хрустящие булочки с маслом и джемом.

– С абрикосовым джемом.

– С абрикосовым, если хочешь. И кофе.

– Обжигающе горячий.

– И утренние газеты. И ласкающая слух музыка по радио.

– А вечером – спектакль, или кино, или бар.

– Конечно, во всем гражданском…

Гражданское – что за сладкое слово! Наденем ли мы когда-нибудь снова гражданскую одежду!

На следующее утро небо очистилось и солнце ярко освещало землю, от которой поднимался пар. Потом кто-то заметил русский пулемет, который нам так сильно досаждал.

– Не стрелять, – приказал лейтенант Штрауб. – Мы выполним эту работенку без кровопролития.

С зачехленным автоматом Штрауб пошел, как на прогулке, к русским с их пулеметом. Мы замерли. Чистейшее безумие! Но Штрауб, очевидно, знал, что делал. И хотя мы ясно видели каски, двигавшиеся в укрытии, русский пулемет молчал. Думаю, что русские не могли понять, что он собирался делать.

Затем Штрауб что-то им крикнул. Это прозвучало как дружественное приветствие. Он повторял его, а сам подходил все ближе. Весьма нерешительно один из русских встал и поднял руки. За ним это сделал другой, а потом и третий.

Штрауб вернулся, приведя их к нам с невозмутимым видом человека, вернувшегося с утренней прогулки.

– Идите и возьмите их оружие, – произнес он буднично.

Старый фельдфебель задумчиво потрогал пальцами подбородок.

– Господи Иисусе! Вы действительно мужественный человек!

Осада Харькова приближалась к своей кульминации. Фронт был в постоянном движении, перемещался зигзагами то взад, то вперед. Мы то атаковали, то отходили, заходили во фланг и вели бои во всех направлениях. Наши потери возрастали, но потери русских были еще больше. Судя по быстро возраставшему числу пленных и дезертиров, мы действовали не так уж плохо. Много раз на заре мы обнаруживали какую-нибудь группу русских, спокойно притаившуюся у нас под носом: они убегали под покровом темноты со своих позиций и были готовы сдаться.