Дорога на Сталинград. Воспоминания немецкого пехотинца. 1941–1943

Всегда оставался только один выход, реально осуществимый путь. Это была надежда на то, что Небеса окажутся милостивы и устроят так, что ты получишь рану, не достаточную для того, чтобы умереть, но настолько серьезную, чтобы тебя отправили домой. Ранение в мягкие ткани не годится. О нем позаботятся в полевом госпитале. Самым лучшим был бы сложный перелом, если возможно, не такой, чтобы превратить тебя в калеку, не слишком болезненный, но, конечно, такой, который предполагает длительный период лечения. Однако в этом нужна удача – самая большая в мире удача, – какая встречается не часто.

С такими мыслями в голове мы встречали чудовищный огневой вал русских в ту зиму и широкомасштабную атаку на наш клин между Доном и Волгой. Они прорвались.

Наступил день, когда мы осознали, что прошло довольно долго времени после того, как один-единственный грузовик осмелился поехать с линии фронта в тыловую базу. Русские части перекрыли все подступы. Сначала они атаковывали машины только ночью, потом беспрерывно и ночью и днем. На какое-то время наши колонны снабжения были объединены и двигались с охранением, по обе стороны их сопровождали подразделения бронемашин и мотоциклистов. Но даже это не помогало: русские стали слишком сильны.

Отчаянные контратаки с огромными потерями ни к чему не приводили. Медленно, но верно клинья советских войск по сторонам нашего клина становились все шире, и германские дивизии были отброшены назад: с одной стороны далеко за Дон, а с другой – к востоку, обратно к этой огромной массе развалин, городу Сталинграду.

Короче говоря, мы были окружены. Сталинград стал огромным котлом, в котором нам суждено было кипеть.

Теперь все обернулось настоящей трагедией. Перемалывалась в труху целая армия. Битва без всяких перспектив на успех для немцев захлебнулась в море крови. Конец приближался быстро – но это не был такой конец, на который мы все рассчитывали менее двух лет назад.

Сначала казалось невероятным, что немцы позволят заманить себя, как мышь, в такую гигантскую ловушку. Но в Советском Союзе новое слово Сталинградский котел стало скоро знаменитым лозунгом.

Среди нас распространилась идея – и она мгновенно возобладала, – что все это не катастрофа, а блестящий маневр Верховного командования. Говорили о новых танках, о наступлении с севера, о секретном оружии, превращающем все в пыль.

Мы какое-то время верили, но ни один из этих слухов не был правдой, и постепенно начали осознавать весь ужас слова, которого солдат боится больше всего: окружены.

Правда доходила до нас по мере того, как остатки одной дивизии за другой отбрасывались назад, терпя поражение со всех сторон, не говоря уже о напирающем противнике, который теснил нас к центру Сталинградского котла. Постепенно колонны сосредоточенного транспорта забили все дороги. Взрывали орудия и всевозможное вооружение, включая танки, которые остановились из-за нехватки горючего. Нагруженные грузовики, застрявшие в снегу, горели. Огромные груды одежды и продовольствия были подожжены, чтобы не достались врагу. Установки, на сборку которых были потрачены колоссальные усилия, были уничтожены.

Отрезанные от своих, солдаты в серой полевой форме, грязные и завшивленные, ковыляли с бессильно опущенными плечами от одной оборонительной позиции до другой. Ледяной ветер этих необъятных белых пространств обжигал их сморщившуюся кожу, выдавливал слезы из запавших глаз, которые почти закрывались от перенапряжения, проникал сквозь форменную одежду и пробирал до самого костного мозга. Для тех, кто больше не выдерживал, всегда был наготове добрый снежный саван.

Менее чем в двух тысячах километров к западу был другой мир. Там люди спали в мягких теплых постелях; там во время обеда они садились за стол, накрытый чистой белой скатертью, и ели сколько душе угодно. Дети смеялись, и даже солдаты не были обделены счастьем.

Но здесь, лишенные инициативы, мы позволяли себя гонять, все время перемещались то вперед, то назад, подчиняясь бессмысленным приказам, занимали новые позиции и оказывали сопротивление, лишенное всякого военного смысла. Проявлением общего безразличия стали ночные вылеты самолетов люфтваффе снабжения, которые становились все реже, и то, что единственной горячей пищей оказывалась жидкая похлебка с редкими кусочками конины, и то, что нам все чаще приходилось довольствоваться парой кусков хлеба в течение всего дня.

Мы все еще невольно вслушивались в грохот ударов вражеских минометов, по старой привычке считали секунды до взрывов. Мы чувствовали, как земля вздрагивала от фугасных бомб, и видели бесчисленные ракеты «Сталинских органов».