Дорога на Тмутаракань

Что отвратительнее – разлетающиеся в стороны после удара булавы или боевого топора кости черепа и желтовато-кровавые ошметки мозга или выплескивающиеся багровой зловонной волной на переднюю луку седла внутренности из распоротого вместе с кольчугой живота?

Может, страшнее всего то, что в битве это просто не замечается?

Страшно – перестать быть человеком.

Человек – добр, тем и отличается от хищника. В бою же добрым быть нельзя.

Человеком быть – нельзя.

Навстречу Владимиру прорвался всадник в богатом пластинчатом доспехе. На голове всадника сиял позолоченный шлем с ярко начищенной серебряной иконкой на лбу.

– Вот и свиделись, брат, – сказал Владимир Путивльский.

Он отбросил в сторону копье и потянул из ножен меч.

– Поговорим?

– Да! Но не так, как ты хочешь… брат! – выкрикнул Святослав Ольгович и направил свое копье в грудь родственника.

Негромко прозвенел самострел, отыграв заупокойную по князю, предавшему своих. Кованая стрела ударила точно в центр иконки, пробив шлем и череп Святослава Рыльского.

Бог не хранит предателей.

– Стрел больше нет, – пожаловалась Гурандухт, отбрасывая бесполезный теперь самострел в сторону.

В следующий миг она приняла на свою саблю удар меча какого-то бродника, незаметно подобравшегося в горячке боя близко к князю. Легкое движение узкой девичьей руки с длинными тонкими пальцами – и бродник опрокинулся навзничь, безуспешно пытаясь в предсмертные секунды закрыть ладонью рассеченное надвое горло. Отец учил Гурандухт, что сила не все решает в бою. Холодный разум и отточенное на тренировках умение важнее огромных мускулов.

Князь Владимир мог не бояться удара в спину. Ни в этом бою, ни в дальнейшей жизни.

– Мне нужно к брату, – просто сказал князь Игорь Святославич, оглядывая сомкнувшихся вокруг него дружинников. – Возможно, на гибель. Неволить никого не буду, сами решайте, куда путь лежит. Еще не поздно присоединиться к обозу – они-то точно прорвутся!

– Зачем обижаешь, князь? – спросил Беловод Просович. – С тобой начинали сечу, так и дальше из одного шлема пить будем.

Одобрительный гул прошел по рядам воинов.

– Верю, ковуй, – ответил Игорь Святославич. —

Вижу, не все таковы, как Ольстин, ты доказал это кровью. И вам верю, воины! Благодарю за верность, ничего не ценю выше. Что ж, братья, хорошая смерть для человека лучше дурной жизни, а там уж – как боги рассудят.

Разворачивая коня, Игорь задержался у Беловода.

– Мне гонец нужен, – сказал князь. – В Чернигов, к Ярославу. В тебя верю, знаю, что прорвешься, донесешь весть обо всем, что здесь увидел.

– Отсылаешь? – с нескрываемой обидой спросил ковуй.

– Молод еще – поживи, – по-доброму улыбнулся Игорь Святославич. – Благословляю!

– Я поеду с ним, князь, – сказал отмалчивавшийся до этого лекарь Миронег. – Не гневайся…

– Забоялся? – недоверчиво поднял брови князь.

– Я не воин, страх скрывать мне не нужно. Но поверь, в другом дело…

Князь Игорь Святославич помолчал, затем произнес:

– Верю и тебе. Удачи… хранильник!

Миронег посмотрел в глаза Игорю Святославичу, поклонился:

– Прощай!

Так они расстались.

Игорь Святославич повел дружинников навстречу воинам Гзака, а ковуй с лекарем скорой рысью уходили на юг, в противоположную битве сторону.

– Подождите! – расслышали они отчаянный крик.

Их догонял, неловко болтаясь в седле, одинокий всадник.

– Болгарин, – узнал Миронег.

– Паломник, – подтвердил ковуй.

– Это не моя война, – попытался оправдаться Богумил.

Миронег невесело улыбнулся.

* * *

Лукоморский шаман, бывший когда-то человеком, смотрел в безмолвии на восток, измазанный по краю неба кровью. Шаман молчал, окаменев в неподвижности. Половцы опасливо обходили его, застывшего в центре полевого стойбища подобно погребальному изваянию на холме.

Дух шамана был далеко, там, где на землях Кончака шла битва.

Рядом с духом был еще кто-то, обернувшийся к нему спиной. Шаман не видел лица собеседника, только слышал голос, глуховатый и усталый. Так говорят торговцы после базарного дня.

– Много крови прольется, – глуховатый голос был печален. – Землю вспашут копытами, польют потом и кровью. И что? Ничего. На следующий год здесь ничего не вырастет. И через год – тоже. И через десять лет. Не растет трава на крови. Потом только, когда тела погребенных разложатся, полезут крапива да васильки. Цветы у них такие… синие… как кожа у остывших трупов. Не люблю, когда погибают молодые.

Незнакомец повернулся к духу шамана, и тот увидел застывший навеки оскал иссохшего черепа, пристально и бесцеремонно уставившегося темными провалами глазниц на собеседника.

– Привет тебе, Тот-У-Которого-Нет-Имени, – сказал дух шамана.

– Неправда, – ответил тот. – У меня много имен. И каждый из людей знает хотя бы одно.

Повелитель смерти шагнул вниз с облака, на котором сидел. Хлопнули крылья, и дух шамана увидел, как взмыл ввысь гигантский куман-лебедь с потемневшим человеческим скелетом на спине.