Дорога на Тмутаракань

– Ты по-прежнему хочешь ударить на половцев от северных ворот? – И, не дожидаясь ответа, княгиня продолжила: – Пришло время, воевода! Бери свою дружину и дай волю мечам!

– А как же посад? – прошептал кто-то из бояр.

Шепнул он тихо, но княгиня услышала.

– Тысяцкий Рагуйла!

Как будто не слабая женщина, но сам Ярослав Осмомысл, поседевший в сражениях, отдавал приказы! И не громко, может, но не ослушаешься…

– Со мной пойдешь, тысяцкий! Посад выручать. А как побегут половцы, так воеводе Тудору им дорогу к отступлению хорошо бы закрыть. Успеешь, воевода?

– Надо успеть, княгиня!

– Верно говоришь, надо! Хочу здесь, под Путивлем, схоронить воинство Гзака с самим самозваным ханом в первую очередь.

Князь Ярослав Черниговский, ты, подпирающий горы венгерские своими железными полками, стреляющий с отцова княжьего золотого стола в солтанов степных, – гордишься ли ты своей дочерью? Взгляни в глаза ее, глядящие на окружающих с достоинством сознающей свою всесокрушимость ледяной глыбы. Не страшно, что тебя, лично рубившего головы непокорным боярам, превзошла женщина, хотя и твоих кровей? Или лестно?!

– К бою, господа воины!

И княгиня первая повернулась и пошла по лестнице вниз, где истомились в ожидании дружинники.

Встрепенулись, как на ветру перед бурей, стальные кроны копийного леса. Воинам, испытанным в сражениях, все стало ясно уже по выражению лиц княгини и спешивших за ней бояр. И, как первый гром, прозвучали слова Ярославны:

– К бою, господа воины!

Воину с седыми прядями в волосах понадобилось только несильно толкнуть Любаву, чтобы та упала на утоптанную траву родного двора.

– Нехорошо, – неожиданно севшим голосом продолжал твердить воин. Затем, повернувшись к подоспевшим товарищам, сказал: – А ну, пособите!

Отбросив кнут, половец опустился на одно колено рядом с девушкой, провел рукой в кольчужной перчатке вверх по ее бедру. Уткнулся пальцами в прикрепленное к поясу полированное металлическое зеркальце. Вздохнул едва слышно.

– Как у наших девушек, зеркало это. И сама ты хороша, как половчанка!..

Любава почувствовала, как рвется под сильной рукой подол сарафана, забилась, но бесполезно. Два воина, бродник и еще один половец, распяли ее на траве, и не гвоздей хватило Любаве для смертной муки – ладоней да коленей незваных врагов.

Боль была до странного терпимой. Куда горше и больней было насилие над душой. Пустые глаза насиловавших ее воинов Гзака. Гнетущее равнодушие.

Неужели даже такое может стать привычкой?!

Господи! Помоги рабе Своей!

Господи! Господи!

Где же Ты, Господи?

ЕСТЬ ЛИ ТЫ, ГОСПОДИ?!

* * *

– С нами Бог!

Воевода Тудор вел застоявшихся без дела дружинников к северным воротам Путивля, и посадские со вздохами облегчения провожали идущую на рыси конницу. Господь помог, считай, отбились!

Скрипнули на петлях створки ворот северной башни. Несколько половецких стрел, не веря собственной удаче, влетели по открывшейся дороге в посад, с визгом выискивая на излете хоть какую-нибудь жертву.

У стрелы одна жизнь, и прожить ее надо так, чтобы кому-то стало мучительно больно…

Навстречу бесцельно истраченным стрелам, ощетинившись жалами копий, осиным роем вырвалась дружина Тудора. Хлопала на теплом ветерке хоругвь с суровым ликом Спаса, в тон вражеским стрелам свистели воины, погоняя коней навстречу врагу.

И лошадиный храп в мгновение смешался с предсмертным хрипом первых убитых. Падали, кровавя траву и иссохшую землю, зарубленные и простреленные насквозь, падали, пронзенные копьями, изувеченные ударами палиц и кистеней. Раненых старались добить, а когда не получалось либо не хватало времени, топтали конями, по брюхо забрызганными кровью, мгновенно покрывавшейся пылью. И – новой кровью. И – снова пылью…

Половцы, чей хан был в отдалении, у восточных ворот города, не выдержали удара русской дружины и отступили, продолжая, однако, осыпать врага ливнем стрел. О сдаче в плен они и не помышляли; знали, что бесполезно, все равно зарубят в горячке боя.

Гзак перемежал ругательства с приказами. Следовало отправить вперед лучников, стрелами расстроить боевые порядки наступающих, вывести из посада прорывающихся к детинцу воинов, пока их не отрезали от основных сил, остановить отступавших от северных ворот, чтобы не смяли своих же.

Ну и удружила, княгинюшка! Откуда взялась свежая дружина в городе, оставленном князем? Гзак подумал, что надо бы после победы разобраться во всем.

После победы…

Верил ли ты в нее, хан-самозванец, завидев свою смерть, скалящуюся стальными зубами русских копий? Или это было отчаяние висельника, до последнего надеющегося на то, что веревка оборвется?

Смерть была повсюду.

Гзак повернулся лицом к вырвавшейся из городских ворот русской дружине, но глаза смерти были у него за спиной.

Мертвые глаза прибившегося к его войску безумного араба Абдула Аль-Хазреда. Раба Неведомого бога, прикидывавшего шансы. Выходило по всему, что поход Гзака провалился и Путивль выстоит. А этого допустить было нельзя.