Дорога на Тмутаракань

Потом же, если справишься, из гортанных, визгливых, тягучих, шипящих звуков и созвучий станут, как бисеринки на ожерелье, цепляться слова. Слово за слово – готова паутина, и жди-пожди, как крестовик лохматый, какую добычу уловят тенета.

Княжич не ведал, как стражники, стоявшие у зубцов нависшей над стеной башни, прислушиваясь к доносившимся из-под забрала звукам, обсуждали, что происходит.

– Вдовица убивается, – сказал один из них. – Много их будет, вдовиц-то, после сего дня.

– Стонет, как горлица в клетке.

А этот голос – моложе. По юности мы все – поэты.

– Полно вам, – откликнулся еще один стражник. – Княжич Владимир поднялся на стену, он и голосит! Сверток я у него заметил, с книгами, поди, вслух читать затеял.

– Нашел время!

Верно. Нашел…

Храпуня почувствовал неладное уже на подходе. В посаде погорело не так много, и острым чутьем нежити домовой сразу понял, что дом кузнеца беда не обошла.

Затем он увидел лежащее в дорожной пыли тело кузнеца, пробитое половецкой стрелой. По запрокинутому лицу Кия уже ползали мухи, равнодушные даже к смерти в стремлении отыскать себе пищу. Заметил Храпуня и большую лужу крови поблизости от трупа кузнеца. Явно чужой крови, подсказывавшей, что Кий постарался подороже продать свою жизнь.

Хоронясь под разросшимися за начало лета лопухами, домовой пробрался во двор через небрежно распахнутые ворота.

Замер.

Окаменел.

Оцепенел, увидев, что дровяного сарая больше нет.

Не скрываясь больше, он пробежал на коротких кривоватых ножках до дымящихся углей, остановился, тяжело дыша не от бега или попавшего в легкие дыма, задыхаясь от одновременно охвативших его грудь ледяными пальцами надежды и страха.

Потом же увидел, как ветер, расшевеливший пепел, открыл среди обугленных головешек нечто белое.

Вскрикнув зверино, Храпуня бросился туда, руками, не обращая внимания на ожоги, разбросал обгоревший хлам.

В оцепенении уставился на небольшой скрюченный скелет, который не мог принадлежать человеку.

Видавшие кикимору люди говорили, что она больше похожа на лисичку, не на человека.

Но у лисы же другой череп.

Храпуня не плакал, не кричал. Он тихонько выл, оглаживая ладошкой гладкие кости скелета.

Подняв сухие покрасневшие глаза к небу, он выдавил из себя сокровенное, что было на душе:

– Вы же отомстите, не правда ли?

Так ребенок спрашивает отца, в безграничной уверенности, что тому все под силу.

Затем он опустился на запорошенную пеплом траву рядом с останками кикиморы. Жены.

И умер.

Постоим молча рядом. Молча, ибо что сказать нам, живущим через столько веков? Отвернувшись, пойдем дальше, за другими героями нашего повествования, кто еще жив, не на земле, так в нашем воображении.

Пойдем, украдкой утирая уголки глаз.

Мы ведь не плачем, верно? С чего бы это? Так ведь… Была нежить – и нет ее. Написал вот – умер домовой. Умер – неживший?!

Пойдем же, вытирая глаза и думая, что всему виной только ветер, принесший с пепелища частички сажи.

Ветер, шепчущий голосом домового: «Вы же отомстите, правда?»

* * *

Небесные сферы, как всем известно, могут вращаться относительно друг друга, как лопасти турбореактивного двигателя. А при вращении лопастей, как опять же знает каждый владелец если не реактивного самолета, так хоть вентилятора, начинает со свистом и гудением дуть ветер.

Отсюда и одно из прозвищ господина неба Стрибога – Посвист.

Безумный араб Абдул Аль-Хазред знал иное. В «Текстах Р’лайх», кощунственной книге, заученной им в тайном убежище чернокнижников Магриба, было заклинание Итаквы, Путешественника Звезд, спавшего среди льдов недостижимого Севера и одновременно бывшего всюду, куда достигало его дыхание.

– Фтагн Итаква, – бормотал Аль-Хазред на древнем языке, стараясь, чтобы его никто не расслышал. – Нгах айи, Итаква!

Безумный араб с радостью видел, что древний бог явился на зов, подхватив половецкие стрелы, чтобы точнее доставить их на свидание с русскими дружинниками. Русичи падали, не подозревая, что стали невольной жертвой неведомому богу.

– Ветер-Ветрило! – пошли свиваться, как пряжа в нить, слова заклятия. Княжич Владимир поразился, насколько визгливым мог стать его голос. – Почто, господине, враждебно веешь? Зачем мечешь хиновские стрелочки на своих легких крыльицах?!

Владимир затвердил сильнее, чем «Отче наш», что нельзя ни в коем случае превозносить в заклинании ни того, от кого добиваешься помощи или подчинения, ни уж тем более еще не заклятого врага. Отсюда – «стрелочки», и лучше не вспоминать некстати, что древко такой игрушечки с палец толщиной и длиной в руку, а листовидный наконечник легко вспарывает любой доспех либо кольчугу.

Слова переплетались с воздушными струями, проникали в уши бога то осторожно, то напролом. Но Сварог был равнодушен к мольбам и приказам. Люди на Руси отвернулись от старых богов, пусть же теперь Иисус-ромеец старается за своих рабов!

– Днепр-Славутич! – взывал княжич Владимир. – Как каменные горы, ты пронзил земли половецкие. Но как лелеял насады Святославовы до стана Кобякова, помоги воинам русским и сейчас!