Дорога на Тмутаракань

Так сказал князь Давыд Смоленский, оглядев своих дружинников. Смоляне, большей частью верхами, возвышались над пешими новгородцами, по привычке предпочитавшими седлу – землю.

– Что сказать хочу, вои, не приказ, но просьба о помощи… Душа раздирается, как ткань негодная, и выбора сделать не могу, оттого и вече созвать повелел. Привел я вас до Киева, далее же путь наш вот так расходится.

И князь Давыд широко раскинул руки.

– Ведомо вам, что шли мы защитить стольный Киев от набега поганых половцев.

– Ведомо князь, что случилось, говори, не тяни!

– А мне вот ведомо стало, что Кончак с войском стоит под Переяславом, и дальше, к Киеву, идти и не думает. Что делать? Дальше идти, отогнать степняков, чтобы не топтали Землю Русскую?

Дружина согласно загомонила.

– Другая весть до меня дошла, вои мои верные! – Голос князя стал печальнее. – В Новгороде Свеневичи силу большую взяли, посадника не слушают, верных ему людей в Волхов определили, с моста, так что насилу и спасли…

Прислушивался Давыд внимательно – поменялось ли что в шуме? Заметил, что гомон стал не тише, но раздавался иначе. Радости в нем не просто поубавилось, не стало.

– Мучим мукой… Не знаю, как определиться! Брату помогать надо, через броды на Переяслав идти… Значит, новгородцев, героев наших, еще дальше от Родины отвести, а никто ведь не скажет, как по возвращении встретит Господин Великий Новгород – матерью иль мачехой…

Князь помедлил немного, еще вслушался, сказал:

– Решай, вече, раз я не в силах!

День еще не закончился, но боги уже обрубили нить одной судьбы.

Князь Владимир Переяславский, раненый, уязвленный до глубины души не столько сталью, сколько позором, не захотел признать поражение. Завидев сквозь заливший глаза пот разворачивающего коня хана Кончака, князь вскрикнул, выпрямился в седле и, словно дротик-сулицу, метнул в ненавистного победителя тяжелое боевое копье.

Кончак краем глаза углядел опасность. Недрогнувшей рукой он поднял на дыбы иноходца.

Копье, да еще брошенное усталым раненым человеком, не может пролететь далеко и ударить сильно. Если, конечно, его цель не находится на расстоянии шага.

Острие копья ударило в грудь ханского коня. Брызги крови иноходца перьями опахала раскинулись в стороны, коснувшись и вытоптанной травы, и лица Кончака. Конь молча подогнул передние ноги и лег на землю, сильнее насаживаясь на копье.

Кончак успел высвободиться от стремян и соскочить с седла. Свое копье он так и продолжал держать зажатым под мышкой, но недолго.

– Так нельзя, – проговорил хан негромко.

И, еще не закончив говорить, половецкий хан ударил как умел – сильно и точно.

Ударил туда, где княжеская кольчуга показала слабину и разошлась, открыв выбеленную полотняную рубаху, немного выпачканную, но пока целую.

Пока.

Стальное острие сначала раздвинуло переплетенные нити, только затем разрезав ближайшие из них. Выступившая кровь пропитала взлохматившиеся волокна, вскоре залив и стальные кольца кольчуги.

Князь выпустил поводья из рук и откинулся на седле назад, к конскому крупу. Не удержавшись на коне, он скользнул по шкуре коня головой вниз и упал, запутавшись червленым сапогом в стремени.

– Ваш князь, – сказал хан Кончак подбежавшим переяславским боярам, – кровью смыл оскорбление, нанесенное моему побратиму, князю Игорю Святославичу. Однако, – Кончак продолжал говорить, садясь на запасного коня, подведенного подоспевшими солтанами, – он смог оскорбить и мою честь… Так нельзя. Это достойно наказания!

Кончак отвернул коня и, сопровождаемый свитой из солтанов и оруженосцев, направился по направлению к лагерю. Ему сопутствовал торжествующий перестук шаманских бубнов, заглушивший песнопения христианских священников.

Сопровождали его и угрюмые взгляды переяславцев. Ясно было, что половцы уйдут, Кончак слишком разумен, чтобы пытаться взять штурмом укрепленный большой город, не подтянув осадные машины. Но никто не сомневался, что после предательского удара, нанесенного князем Владимиром, княжество поплатится сторицей, и где половцы нанесут удар, знали, видимо, только их духи.

О поражении и тяжких ранах Владимира Глебовича князья Святослав и Рюрик узнали на днепровской переправе. Гонец, выпрыгнувший из лодки перевозчика, был запылен и печален. Принявший от него грамоту князь Рюрик читал молча, ожесточенно догрызая ноготь на среднем пальце левой руки. Прочитав, так же молча протянул грамоту Святославу.

Престарелый князь не получил известий, каких не смог бы предсказать заранее. Не в меру горячий и упрямый переяславский князь – а каким же еще быть Мономашичу?! – трижды нарвался на копье Кончака и, пусть еще и живой, уже мог заказывать по себе поминальные службы, коли это церковь не посчитает кощунством. И то, что половцы после поединка отойдут от Переяслава, тоже было понятно. Знал Святослав и возможные пути отхода половцев в степь, надеялся их перехватить, если бы не князь Владимир…

Грех, Господи, но Святослав не отказался бы еще раз ударить копьем беспокойного переяславца. Подтолкнуть Кончака к мести, как будто на Руси мало было собственных тягот, – да, это надо было постараться!