Дорога на Тмутаракань

Здесь уважали за силу, а вот ее-то как раз и не было у Рябого Обовлыя, когда в становище неожиданно нагрянул отряд бродников. Всадники, одетые в богатые доспехи, вооруженные хорошим, но разностильным оружием, без лишних разговоров проехали в центр становища, раздвигая, а то и просто ломая напором защищенных кольчужными попонами коней плетеные непрочные загородки между юртами.

Половцы Обовлыя угрюмо молчали, сгрудившись несколько поодаль, чтобы при первой же угрозе спрятаться за бортами веж — все же укрытие, хотя и пронизываемое насквозь стрелой из хорошего лука. У бродников как раз такие луки и были.

— Здорово, Обовлый, — широко улыбнулся атаман бродников, Свеневид, изгнанный несколькими годами ранее за пределы земель Господина Великого Новгорода за чрезмерное буйство, что говорило само за себя.

— С чем пожаловал?

Обовлый старался говорить с достоинством, чтобы не пострадала честь рода, и в то же время осторожно. Племя Обовлыя принадлежало к большому роду Бурчевичей, кочевавшему по весне южнее, у Меотийских болот с их сочным густым разнотравьем. Род был горд и силен, только вот заметят ли ханы и солтаны потерю небольшого племени, где всех людей-то, с грудными и стариками, меньше сотни? А заметив, пожелают ли расследовать причину пропажи?

Обовлый обязан быть осторожным. Бродники не признавали иного закона, кроме права силы, рыцарские правила ведения войны, когда воин сражается с воином, не трогая беззащитных, вызывали у них только тягостное недоумение и искренний смех.

— С чем пожаловал? — повторил Свеневид, подмигивая своим, словно услышал нечто веселое.

Бродники с готовностью гоготнули — так, недолго, с уважением к предводителю.

— С добром пожаловал, как обычно, — продолжил Свеневид, и бродники снова гоготнули, теперь уже от всего сердца.

Бродники появлялись в становище Обовлыя редко, но всегда за одним. Дай! — говорили они, и половцы, чтобы не дразнить зверя, — человек сам по себе хищник, а уж бродники... — давали мясо и коней, войлок и лекарственные травы. Давали все, что требовали веселые, пышущие жизнью бродники, так мало ценившие жизнь других.

— Готов выслушать, — с достоинством, как, по меньшей мере, показалось ему самому, сказал Обовлый.

— Места тут у вас бедные, — скривился Свеневид, и его борода, соломенная, словно не новгородцем он был по рождению, а половцем, смешно скосилась вбок, как небрежно брошенный у стены веник. — Разве же тут скот прокормишь?

— Мы не жалуемся, — ответил Обовлый.

— Хорошо, что не жалуетесь. — Борода Свеневида перекосилась на другую сторону. — И все женам кажется, что есть места и получше. Вот и решили мы проводить вас туда, где и трава погуще, вода чище.

— Благодарю, но мы не собирались откочевывать.

— Отказать броднику — значит обидеть бродника, — заметил Свеневид.

Он больше не улыбался. Он поглаживал масляно блестевшую рукоять притороченного к седлу копья, качая его подобно детским качелям.

Вперед — назад.

К груди Обовлыя — от нее.

Все ближе к груди — все дальше от нее. Дальше — на полноценный замах, чтобы наверняка, через ребра. Чтобы зазубренное острие, прорвав одежды, выглянуло из спины, сочась кровавыми слезами от жалости к пронзенному противнику. Такое лезвие не вытащишь, и смерть от копья бродника неизбежна, мгновенная ли или мучительная, долгая, как у рыбы на остроге. Говаривали, что были бродники когда-то простыми рыбаками, отсюда и копья такие. Кто знает, может, оно и так.

Схватились за копья и бродники Свеневида, недобро поглядывая на подавшихся прочь от них половцев. Мало всадников привел с собой Свеневид, чуть больше трех десятков, как бы не до полудня пришлось гонять по степи уцелевших кочевников. В степи ведь как — невиновен, если нет свидетелей, и бродники никогда не оставляли за собой ни единого живого человека.

— Мы не собирались откочевывать, — прохрипел разом запекшимся и пересохшим ртом Обовлый, — но можно ли отказать таким добрым людям?

— Добрым — можно, — разрешил Свеневид, — мне — нельзя! Сроку вам на сборы — пока мы коней напоим, там и тронемся... помолясь.

Колеса половецких веж протяжно и протестующе заскрипели после полудня, когда майское солнце в блеклой голубизне неба пробовало светить по-летнему, припекая все живущее к земле, как к стенкам котла. Бродники кружили вокруг неспешно двигавшихся повозок подобно своре пастушеских собак, окруживших стадо овец.

Половцев гнали куда-то на север, к землям, принадлежавшим хану Кончаку. Обовлый надеялся, что когда-нибудь он узнает, зачем это делалось, пока же важным было иное. Его племя цело, и это — милость Тэнгри.

Степь приучила ценить каждый день жизни.

Вчера священник Кирилл, прозванный жителями Тмутаракани Чурилой, видел, как у портала его церкви убили человека. Убили просто так, молча и неожиданно кинувшись, как делают собаки, охваченные бешенством.