Дорога на Тмутаракань

— Благодарю, хан, — степенно ответил Ольстин Олексич, стараясь отогнать воспоминания о том, как недавно его принимал с утонченной, истинно восточной обходительностью хан Кончак. Черниговского боярина поразило тогда, что Кончак, оказавшийся в сыром Посулье после нескольких никчемных по результатам, но кровавых стычек с берендеями Кунтувдыя, занят не столько военными заботами, сколько толкованием смысла картины на шелке, привезенной из далекого Южного Суна. Там, на фоне выступающих из тумана далеких гор, у искривленного возрастом и непогодой дерева, стояла маленькая человеческая фигурка, широко раскинувшая руки. Кончак, развернув свиток, в задумчивости водил над ним ладонями, рассуждая, что схожий образный ряд можно представить, изучая некую «Книгу пути и добродетели», но, с другой стороны, если верить Чжу Си...

Гзак опрокинул в себя полную чару вина и сыто рыгнул, вернув черниговского боярина в реальность.

— Вам, христианам, вино пить нельзя, — заметил Гзак.

— Вино не пьют сторонники Мухаммеда, не Христа, — поправил Ольстин Олексич.

— Ошибся, — хохотнул окончательно успокоившийся после недавней вспышки ярости хан. — Конечно же, я вспомнил! Ваш бог любил пьяных, однажды он даже превратил воду в вино. Скажи, боярин, он не может сделать это еще раз? Клянусь, если твой бог превратит любую из степных рек в винный источник — тотчас стану христианином!

Руки юноши, прислуживавшего хану за едой, дрогнули, и комки вареного несоленого риса рассыпались по ворсу ковра.

— Отец! — с горечью и укоризной сказал юноша, поставил прямо на землю блюдо с остатками еды и, вспыхнув, бросился прочь.

— Мой сын, — пояснил невозмутимый Гзак, смахнув крошки рядом с собой. — Был воин, а как крестился, стал словно девица красная. То не скажи, это не делай. От имени прирожденного отказывается, требует, чтобы его Романом звали, как ромея какого-то! Это с нашим-то разрезом глаз!

И Гзак жирными от мяса пальцами еще больше подтянул к вискам и без того раскосые глаза, став удивительно похожим на древние печенежские изваяния, стоявшие по степи. И снова хохотнул, довольный тягостным впечатлением, произведенным этой выходкой на ковуев, верных христиан, вынужденных терпеть все ради политических выгод.

Ухмылка Гзака сама собой превратилась в болезненную гримасу, которую самозваный хан собирался выдать за выражение повышенного внимания к собеседнику. Но, за неимением актерского дара, Гзак изобразил лишь безграничную гордыню и презрение к гостям. Ольстин Олексич остался невозмутим, в степи он повидал и не такое.

— Что ж, боярин, — сказал Гзак, — рассказывай, с чем пожаловал. Добрые ли вести от тебя услышу?

— Что считать добрыми вестями, хан?.. Как христианин, я осуждаю войну и убийство, а говорить нам придется именно об этом. Ответь мне, хан, остался ли в силе наш договор, заключенный ранее?

— Хан слова не меняет!

— И твои воины готовы выступить, когда придет время?

— Безусловно. Мне нужны только срок и место, дальше — мое дело!

— Тогда смотри!

Боярин Ольстин достал из-за голенища кривой засапожный нож и начал его острием набрасывать на вытоптанном клочке земли примитивную, но, тем не менее, ясную для собеседника схему местности.

— Вот это, — черниговец провел глубокую борозду, — граница русских земель и Половецкого поля. Мы где-то здесь, — укол острием ножа пониже борозды, — а вы — здесь, — еще один укол, левее. — Условленно, что куряне Буй-Тура должны выйти навстречу перед Сальницей, где будет переправа через Великий Дон.

— Здесь бы и ударить, — заметил Гзак, внимательно следивший за каждым движением ножа черниговского боярина.

— Не время, — покачал головой Ольстин Олексич. — Подумай сам, силы Кончака там, в часе-другом неспешной езды, а сам хан пойдет по пятам твоих воинов навстречу Игорю. Стоит ли рисковать, подставляя себя под двойной удар? Нет, наша удача впереди! Смотри дальше, хан.

От точек, показывавших положение русских дружин и половецких отрядов, Ольстин прочертил прямые линии, сомкнувшиеся в нижней части рисунка.

— Вот так, — хрипло и тихо сказал черниговский ковуй. — Вот так... Невесту нельзя похитить на землях отца; это оскорбление, смываемое только кровью. Кончаковна будет ждать жениха здесь, на Бычьей реке.

— Где? — не понял Гзак.

— Вы называете ее Сюурлий, — пояснил Ольстин. — Там хватит травы лошадям и воды для всех. Там ничейные земли. И там с юга и запада болота, так что сама природа устроила ловушку каждому, кто осмелится остановиться в тех местах без соблюдения особых предосторожностей. После пира бдительность сторожи будет затуманена винными парами, и тогда я подам сигнал к нападению...

Засапожный нож с силой воткнулся в землю, прямо туда, где пересекались две линии.

— Тогда Кончак заговорит иначе, чем раньше. — Гзак не отводил взгляд от торчащей из земли наборной рукояти ножа.

— Это ваш спор, и нас он не касается.

— Разумеется. Но он касается Кончака. — Гзак хохотнул. — Если, конечно, он не желает, чтобы касались его дочери, красавицы Гурандухт!