Проще всего предположить, что в тот июньский воскресный день, который до сих пор занимает мое воображение, Мария отправилась в магазин - как раз за хлебом и за комбижиром. День был полон гулких, как медь, и медно бухающих звуков - их издавали репродукторы на фонарях Пролетарского бульвара. То были звуки победительного баритона, каким тогда обычно объявляли спортивный результат, научный подвиг или трудовой рекорд. Раздвоенные эхом, рассеянные утренним ветром с Великой, раздробленные криками воробьев и бодрой погудкой "волг" и "побед" на перекрестках, они никак не давались осмысленному слуху, но стоило их ухватить и удержать - складывались в слова, откуда-то знакомые Марии: про месяц с левой стороны, про месяц с правой стороны, потом - про чудное мгновение и про любовь еще, быть может. Навстречу Марии шли люди в свежих рубашках и светлых ситцах, шли стайками, толпами, порознь и попарно, с фотоаппаратами и баянами, с туго набитыми сумками в руках, с предвкушением праздника в глазах. Мария, со своей пустой авоськой, в мятой юбке и домашней блузке, вдруг увидела себя со стороны всем чужой и совершенно одинокой. Репродукторы разом притихли, пошипели потом, пощелкали, запели тревожным тенором про черную шаль, про хладную душу и неверную деву, и Мария, заслушавшись, не сразу заметила, как магазин, зачем-то прозванный в народе Ленинградским, остался позади.
Вспомнив, что суеверна, она обрадовалась поводу не возвращаться и наметила себе круг по городу, дабы выветрить жалость к себе и уже с веселым сердцем купить нам хлеб и комбижир. Возле касс кинотеатра "Победа" было непривычно пусто, и Летний сад был пуст, зато тротуар был тесен: все новые люди в светлом шли навстречу Марии, иные, уже нетрезвые, уже и подпевали репродукторам. Шумели липы на горках Детского парка; скрипели, чуть покачивались качели-лодочки, кружили черные галки над колокольней Анастасии Римлянки. Мария на миг замешкалась, размышляя, не погреться ли пару минут на травке у Василия-на-горке. Тут ее и окликнули.
Она не сразу поняла - откуда, кто, но страшно обрадовалась оклику, как если бы она, жалеючи себя, ждала его. Завертела головой, ища знакомое лицо; все лица показались ей немножечко знакомы, но ни одно из них не потянулось к ней, не захотело встретиться с нею глазами... "Павловна!" - послышалось опять, и следом дважды недовольно квакнул клаксон автомобиля.
Возле тротуара стоял зеленый "газик" с брезентовым верхом. Кочегар детских яслей Теребилов махал ей, высунувшись, своей расшитой медью тюбетейкой:
- А ну садись, глушня, по-быстрому: здесь нам вставать запрещено!..
Мария чинно подошла и молча забралась на заднее сиденье, где уже были двое с растопыренными сумками в ногах: сухой старик в ковбойке, в круглой гладкой бороде, однако же безусый, и веселая тетка лет тридцати, или же лет сорока, или даже лет пятидесяти - вся красная, с зубом из белого золота и с клипсами на ушах в виде крупных алых вишен.
- Григорий, - пахнув вином представился старик.
- Чао, - из-за его плеча кивнула, не назвавшись, тетка.
- Теперь едем? - нетерпеливо спросил водитель и подмигнул Марии в зеркальце заднего вида. Она узнала в зеркальце шофера санэпидемстанции Балобана, мигнула ему и, как только "газик" тронулся, полюбопытствовала:
- А куда?
- Куда народ, туда и мы, - отозвался Теребилов. Повозился с китайским пестрым термосом и, перегнувшись назад через сиденье, протянул Марии алюминиевый стакан с резьбой. - Мы тут - уже, а ты - прими, не расплескай.
Мария, сжав стакан в горсти, зажмурилась - и медленно выпила холодную белую.
- Чего ж вы так, без тоста, как собака тюрю? - с укором произнес старик Григорий.
- Я извиняюсь, - сказала Мария, - я задумалась. Я - молча, за здоровье всех.
- Не так вам было нужно, - расстроился старик Григорий, - а нужно было вслух сказать: "Здоровье Александра Сергеевича".
- Здоровье Александра Сергеича, - покорно повторила Мария вслед за стариком. - А кто у нас, я извиняюсь, Александр Сергеич? Что-то я никак не соображу...
- Пушкин, дура, - отозвался Теребилов. - День рождения у него. Вместе с нами, скобарями, его сегодня отмечает целый мир - а ты не сообразила.
Тетка слева хохотала, побрякивая клипсами.
- Я же извинилась, - кротко, но с достоинством напомнила Мария и примолкла.