Дорога Отчаяния

Мария Квинсана сделала паузу, чтобы отпить воды и оценить ситуацию. Публика подобралась удачная: говорить надо прямо, без обиняков. Подними флаг повыше, бей в барабаны, пусть они думают, что ты принадлежишь им с потрохами — а на самом деле это ты заполучила их; высунется неотесанный критикан — вбей ему гвоздь промеж глаз, и продолжай бить бить бить. Местные выборы — это всегда масса удовольствия. Она улыбнулась местному кандидату — болезненному неглупому юноше — и сжала рукоятку молотка.

— Граждане Джабалпура! Не думаю, что скажу вам что‑то новое. Должна ли я рассказать вам, что безжалостные убийцы наводнили вашу страну, что они взрывают фабрики и предприятия, предают посевы огню, сгоняют поселенцев с земли? Надо ли мне напоминать, сколько невинных было зарезано, как скот, погибло во взрывах, застрелено на порогах собственных домов? Нет!

Публика одобрительно взревела.

— Нет! Мне не нужно рассказывать вам все это, сограждане! Вы и без меня все это знаете, и знаете слишком хорошо! Так спросите себя, где вооруженные констебли, патрулирующие ваши улицы? Где отряды Местной Самообороны, где регулярная армия? Да, где Волонтеры Джабалпура, где Первая Оксианская Дивизия, где Двадцать второй аэромобильный? Я скажу вам, где они все!

Она выдержала хорошо рассчитанную паузу.

Сидят без дела в казармах, вот где они! И почему же? Почему? Потому что ваше региональное собрание, захваченное оппозицией, не считает их применение адекватным сложившейся ситуации! Итак: продукты самых совершенных технологий, на которые потрачено три миллиона долларов, пылятся на складах, а силы местной самообороны не имеют ни оружия, ни обмундирования — и все потому, что Кемпбелл Мукаджи не считает применение силы адекватным сложившейся ситуации! Пусть он скажет это семье Гарбосаччи! Пусть он скажет это Баннерджи, Чанам, Макэлпайнам, Амбани, Куэста, и пусть они объяснят ему, что адекватно сложившейся ситуации, а что нет!

Она позволила им немного повыть, затем кивнула кандидату и одним движением ладони привела их в состояние яростного молчания.

— Но прекраснее всего вот что… прекраснее всего, друзья мои, что констебли — ваши констебли, стоящие на страже закона и порядка, охраняют демонстрации Армии Родной Земли на улицах этого города! Кемпбелл Мукаджи называет это «защитой права на свободное выражение политических взглядов». Как же так, господин Мукаджи? А как насчет прав Константина Гарбосаччи, Кати Баннерджи, Рола Макэлпайна, Абрама Амбани; Игнасио, Мавды, Аннунциато и Доминика Куэста, зарезанных на этой неделе эскадронами смерти Армии Родной Земли? — Публика сделала глубокий вдох, изготовившись для громогласного негодования, но Мария Квинсана водила их на леске, как тиляпий. — Охранять их? Их следовало бы арестовать! — Она чуяла запах истерического исступления в зале, но пока не давала ему вырваться на волю. — В каждой из трех палат регионального парламента сидят представители Армии Родной Земли, открыто поощряющие убийства и насилие, а господин Кемпбелл Мукаджи ни разу не поставил на голосование предложение о лишении их полномочий! Он открыто потворствует убийцам и террористам, он и его партия: его утонченный либерализм является причиной смерти сотен ваших земляков; он отказывается мобилизовать силы безопасности, потому что считает, что применение силы неадекватно сложившейся ситуации — это его собственные слова, дамы и господа! А теперь… теперь… теперь он просит вас переизбрать его и его партию на следующие три года!

Но я знаю, я совершенно уверена, что народ округа Джабалпур скажет: нет! нет! тысячу, десять тысяч, сто тысяч, миллион раз нет трем года либерального безвластия, и да! да! миллион раз да Новой Партии — партии, обладающей волей, решимостью, силой и вашим доверием, граждане, достаточным, чтобы смести Армию Родной Земли с лица земли; в четверг вы скажете: да — Новой Партии, да — Прану Кайкорибетсену, вашему кандидату, да — сильной власти и победе!

Она отпустила их: они вскочили, как один человек — публика, партийные кандидаты, партийные функционеры, члены партии — и разразились бурей аплодисментов. Мария Квинсана с улыбкой поклонилась. Сама она, однако, была не вполне довольна представлением. Она предпочитала тонкую игру, деликатные манипуляции. Грубо, неуклюже, в лоб. Грязная работа. Невидимый и неслышимый в поднявшемся гвалте, на платформу проскользнул посыльный и вручил ей клочок бумаги: телеграмма.

ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ МУДРОСТЬ НЕМЕДЛЕННО ЗПТ СРОЧНОЕ СОВЕЩАНИЕ ПО ПОВОДУ ГИБЕЛИ ДЖОНАТОНА БИРДА ТЧК КАРОЛАЙТИС ТЧК

Джонатон Бирд? Джонатон Бирд?

Только когда проводник в ночном почтовом Джабалпур–Сыртия подал ей завтрак и с ним — утренние газеты с огромными заголовками, поставленными друг на друга словно для измерения словарных глубин ужаса и возмущения, она поняла, что имя Джонатон Бирд принадлежит не какому‑нибудь убитому сановнику.