Дорога перемен

В дорогом ресторане на Западной Десятой улице она уже полчаса взахлеб рассказывала свою биографию, замолчав только раз, когда Фрэнк пошел звонить в контору – договориться, чтобы ее подменили в приемной. («Понимаете, мы в отделе наглядных пособий, и Морин помогает мне кое-что систематизировать; похоже, мы застрянем тут до конца дня». Ни отдела, ни подотдела с таким названием в Нокс-билдинг не имелось, но Фрэнк был вполне уверен, что миссис Йоргенсен этого не знает, а если кого-нибудь спросит, определенного ответа не получит. Все вышло очень ловко, и он понял, что почти пьян, лишь когда на выходе из будки едва не опрокинул поднос с французскими пирожными.) Фрэнк пил стопку за стопкой и внимал рассказу, вызывавшему смешанные чувства.

Вот что он узнал: ей двадцать два, она из городка на севере штата, ее отец держит скобяную лавку; она терпеть не может свое имя («В смысле, „Морин“ еще куда ни шло, а вот „Груб“ – полный кошмар; наверное, поэтому я так рвалась замуж»); в восемнадцать она обвенчалась, но через полгода аннулировала брак – «полную нелепость» – и затем пару лет «просто слонялась по дому, работала в газовой компании и куксилась», пока вдруг не поняла, что всегда хотела одного – уехать в Нью-Йорк и «пожить».

Все это было хорошо – Морин уже застенчиво называла его по имени, потом выяснилось, что они с подругой и впрямь снимают на паях квартиру («квартирка прелесть, здесь, недалеко»), – все это было славно, только приходилось себе об этом напоминать. Наверное, из-за того, что она слишком много говорила. Фальшивая манерность и желание говорить «красиво» гробили все проблески обаяния. Фрэнк догадался, что в этом пустозвонстве отчасти, если не целиком, виновата сожительница Норма, о которой Морин отзывалась с безудержным восторгом. По ее рассказам о старшей подруге («деушке»), которая уже дважды развелась, работала в крупном журнале и зналась с «кучей потрясающих людей», было раздражающе ясно, что в своем ортодоксальном женском мирке Норма и Морин исполняют классические роли наставницы и подопечной. Влияние подруги читалось в излишне густом макияже и чрезмерно аккуратной прическе, в нарочитом манерном щебетанье, когда то и дело произносились слова «безумный», «потрясающий», «кошмарный», а еще в округлявшихся глазах («Ах, с этой квартирой столько хлопот!») и бездонном запасе историй про обаяшек итальянцев-бакалейщиков, миленьких китайцев из прачечной и грубоватых, но симпатичных квартальных копов, каждому из которых доставалась эпизодическая роль в приторно-сладкой голливудской саге об одиноких девушках с Манхэттена.

Угнетенный этим словоизвержением, Фрэнк без конца заказывал выпивку и почувствовал себя виноватым, когда Морин робко пожаловалась, что как-то все расплывается. Шелуха деланой оживленности слетела с ее лица, и оно стало открытым и беспомощным, как у девочки, которую сейчас вырвет на праздничное платье. Фрэнк подозвал официанта и выбрал для нее самые благотворные блюда, словно добросовестный, заботливый отец. Когда Морин накинулась на еду, лишь временами извещая, что ей гораздо лучше, настал его черед говорить.

Фрэнк с лихвой им воспользовался. Фразы легко текли и, самостоятельно складываясь в законченную мысль, поднимались на крыло; услужливо подбегали уместные анекдоты, чтобы затем уступить дорогу величаво шагавшим притчам.

Для начала он лихо раздраконил корпорацию «Счетные машины Нокс», чем рассмешил свою слушательницу, а потом уверенно прошагал в иные критические просторы и положил к ее ногам миф о свободном предпринимательстве, пронзенный шпагой его красноречия; угадав момент, когда экономические темы могли уже наскучить, он вознес ее в заоблачные философские пределы, а затем крылатым афоризмом плавно вернул на землю.

Как она восприняла смерть Дилана Томаса[16]? Не кажется ли ей, что нынешнее поколение менее жизнеспособно и запугано современностью? Фрэнк был на пике своей формы. Он пользовался материалом, который заставлял Милли Кэмпбелл вскрикивать: «Ах, как это верно!» – и старыми богатыми запасами, которые некогда представили его Эйприл Джонсон самым интересным из всех, кого она знала. Фрэнк даже упомянул, что был портовым грузчиком. Однако в сотканном им полотне проходила яркая нить, искусно вплетенная специально для Морин и создававшая образ пристойного, но разочарованного женатого мужчины, который печально и храбро воюет со средой.

За кофе стало видно, что все это возымело эффект. Ее лицо отражало мгновенный отклик на его слова: оно озарялось радостным смехом, согласно суровело и мечтательно размягчалось; если б он захотел, на нем запросто появились бы слезы. Временами ее затуманенный взгляд уходил в сторону, нырял в чашку или обегал зал, но лишь для того, чтобы дать секундную передышку чувствам; раз в нем мелькнуло предвкушение того, как вечером она скажет Норме: «Ой, просто обалденный мужчина!» То, как она растаяла, когда он подал ей пальто, а потом на солнечной улице прижалась к его руке, позволило уверенно отбросить всякие сомнения. Дело в шляпе.