Дорога перемен

К счастью, вечером поговорить не удалось. Весь день Эйприл занималась тем, чего терпеть не могла и чем последнее время позволяла себе пренебречь, – уборкой в местах, которые не на виду. Дыша пылью и отплевывая паутину, с ревущим пылесосом она протащилась по всем закоулкам и влезла под кровати; чистящим порошком, от которого разболелась голова, отдраила каждую плитку и все краники в ванной, а затем нырнула в духовку, чтобы нашатырем отскоблить черный нагар. Возле плиты под отставшим куском линолеума обнаружилось нечто, выглядевшее бурым пятном, которое вдруг ожило и превратилось в семейство мурашей – потом еще долго казалось, что они ползают под одеждой; она пыталась навести порядок в сыром погребе, но едва подняла из лужи картонную коробку со всяким хламом, как та в руках развалилась, и все ее заплесневелое содержимое плюхнулось обратно, выпустив ящерку в оранжевых пятнышках, пробежавшую по ее туфле. К возвращению Фрэнка она слишком устала для разговоров.

На следующий вечер Эйприл вновь была не расположена к беседе. Они посмотрели телеспектакль, который Фрэнк счел весьма увлекательным, а Эйприл объявила полной мурой.

Потом Фрэнк уже не мог вспомнить, на другой ли вечер или еще через один он застал Эйприл в кухне, по которой она, втянув голову в плечи, металась, как во втором акте «Окаменевшего леса». Из гостиной доносились приглушенные звуки рожка и ксилофона, перемежаемые криками писклявых голосков, – дети смотрели мультики.

– В чем дело?

– Ни в чем.

– Неправда. Что-то случилось?

– Нет. – Однако идеально фальшивая поклонная улыбка растаяла, когда на лице Эйприл появилась сморщенная гримаса отчаяния, а сама она забулькала не хуже овощей, что варились на плите. – Сегодня не случилось ничего такого, о чем бы я еще не знала… Ради бога, не будь таким тупым… Неужели тебе не стукнуло, неужели ты не догадывался? Я беременна, вот и все.

– Господи! – Лицо Фрэнка послушно побледнело, и он обрел вид человека, оглушенного дурной вестью, хотя понимал, что долго этой мины не удержать – на свободу уже рвалась ликующая улыбка, которую пришлось затормозить рукой. – Ну и ну! – проговорил он сквозь пальцы. – Точно знаешь?

– Да. – Эйприл тяжело упала к нему на грудь, словно сообщение новости лишило ее последних сил. – Фрэнк, я не хотела огорошить прямо на пороге, думала, скажу после ужина, но просто… Я всю неделю этим мучилась, а сегодня была у врача и теперь не могу даже притвориться, что еще ничего не ясно.

– Вот это да! – Фрэнк перестал контролировать лицо, которое уже ломило от радости; прижимая к себе Эйприл, он гладил ее обеими руками и бормотал какую-то бессмыслицу: – Ничего, это вовсе не значит, что мы не уедем, ничего, только придумаем другой способ, и все.

Напряжение отпустило, жизнь милосердно вернулась к норме.

– Нет другого способа! Всю неделю я только об этом и думала. Нет никакого другого способа. Весь смысл отъезда был в том, чтобы дать тебе возможность найти себя, а теперь все рухнуло. Это я виновата! Моя идиотская беспечность…

– Нет, послушай, ничего не рухнуло… Ты расстроена… В худшем случае придется немного подождать, а когда придумаем…

– Немного! Сколько, два года? Три? Четыре? Пока я не смогу работать полный день? Ты сам-то подумай! Все пропало.

– Нет, ничего не пропало. Послушай…

– Не сейчас. Давай пока об этом не будем, ладно? Дождемся, когда дети уснут. – Эйприл отвернулась к плите и запястьем отерла мокрый глаз, словно ребенок, устыдившийся, что его застали в слезах.

– Хорошо.

В гостиной дети, обхватив колени, безучастно следили за тем, как среди обломков мультяшного дома мультяшный бульдог, размахивая шипастой дубинкой, гоняется за мультяшным котом.

– Привет, – сказал Фрэнк, проходя в ванную, чтобы умыться к ужину; голова его полнилась мелодией и ритмом всего, что он скажет, оставшись с Эйприл наедине.

«Послушай, – начнет он, – пусть на это уйдет время. Взгляни с другого боку…» И он нарисует картину иной жизни. Коль возникла необходимость переждать два-три года, не легче ли прожить это время с деньгами от Поллока? «Конечно, работа не бог весть что, но деньги! Подумай о деньгах!» Они купят другой дом или, лучше того, вернутся в город, если провинция все еще будет казаться невыносимой. И переедут не в прежний темный, кишащий тараканами и грохочущий подземкой Нью-Йорк, а в иной, оживленный и будоражащий Нью-Йорк, доступ в который открывают лишь деньги. Жизнь станет настолько разнообразнее и интереснее, что сейчас и представить нельзя. А кроме того… кроме того…