Читаем Дорога перемен полностью

— Да. Это займет какое-то время. Может, вы хотели пораньше уйти на обед?

— Вовсе нет.

— Вот и хорошо. Я потом забегу посмотреть, как у вас дела. Огромное спасибо, Морин.

— Всегда пожалуйста.

Фрэнк вернулся в свой отсек. Все прошло идеально. Он дождется, пока все свалят на обед, и тогда сходит за ней. Оставалось выдумать предлог, почему он не идет обедать вместе со всеми, но желательно такой, чтобы прикрыл его до конца дня.

— Пожрем? — произнес чей-то бас, и над перегородкой возникли уже три головы: Лэтропа, Смола и обладателя голоса — огромного человека с кустистыми бровями и зажатой в зубах трубкой.

Кроме головы, виднелись его вызывающе неделовая ковбойка, мохнатый вязаный галстук и серый крапчатый пиджак. На пятнадцатом этаже Сид Роску был непререкаемым авторитетом в вопросах литературы и политики, величал себя «старым газетчиком» и презрительно занимал пост редактора многотиражки «Вести Нокса».

— Ну, вы, крючкотворы, встали и пошли! — добродушно прогудел он.

Джек Ордуэй тотчас поднялся и промямлил:

— Ты закончил, Фрэнклин?

Но Фрэнк с видом человека, у которого времени в обрез, лишь глянул на часы:

— Пожалуй, нынче я останусь без обеда. Ладно, днем у меня встреча в городе, там и перекушу.

— Как же так? — Лицо Ордуэя выражало несоразмерные ситуации испуг и разочарование, а взгляд молил: нет, ты должен пойти с нами!

Фрэнк тотчас сообразил, в чем дело. С его моральной поддержкой Ордуэй сумел бы направить едоков в заведение, которое у него называлось «приятным местечком», — сумрачный немецкий ресторан, где слабенький, но сносный мартини подавали как нечто само собой разумеющееся. Без Фрэнка, но под водительством Роску они почти наверняка окажутся в «жутком месте» — безжалостно яркой и чистой закусочной «Блинный рай», где нет даже пива, а от мощных запахов разогретого масла и кленового сиропа тянет сблевать в крохотную бумажную салфетку. При таком раскладе Джеку Ордуэю предстояло изо всех сил держаться до возвращения в контору, чтобы потом ускользнуть и опрокинуть пару стаканчиков, без которых ему не выжить. Пожалуйста! — умоляли смешно округлившиеся глаза Джека, когда его вели к выходу. Не дай этому случиться!

Однако Фрэнк непоколебимо просматривал корешки папок с текущими делами. Приятели благополучно уехали в лифте, но он еще выждал. Прошло десять минут, двадцать, а в комнате было все еще слишком людно. Наконец Фрэнк привстал и огляделся над перегородками.

Голова Морин одиноко плавала у береговой линии центральной картотеки. Еще несколько голов кучковалось неподалеку от лифтов, пара-тройка других торчала в углах; больше ждать не имело смысла. Пустее не будет. Фрэнк застегнул пальто и вышел из кабинки.

— Прекрасно, Морин, — сказал он, забирая у нее кипу бумаг и папок. — Думаю, этого хватит.

— Но это лишь половина. Вы же хотели все материалы?

— Знаете что? Бог с ними. Как насчет пообедать?

— Хорошо, с удовольствием.

Фрэнк стал сама активность: сбегал в свою кабинку и сбросил на стол папки, потом заскочил в туалет, где ополоснул лицо и руки, но у лифта, дожидаясь, когда Морин выйдет из дамской комнаты, он превратился в само беспокойство. Кучка народу перед лифтом прибывала теми, кто уже возвращался с обеда; если Морин не поторопится, есть шанс встретить Ордуэя и компанию. Чего она там застряла? Может, стоит в обнимку с другими девицами и помирает со смеху от идеи пообедать с мистером Уилером?

Потом вдруг она появилась уже в легком пальто; отъехала дверь лифта, и голос лифтера произнес:

— Вниз!

В кабине, ухнувшей сквозь пространство, Фрэнк окаменел за ее плечом, приняв стойку «вольно». Наверняка все ближайшие рестораны кишат сотрудниками фирмы, придется куда-нибудь ее увести; в вестибюле он осторожно коснулся ее локтя, словно трогал за грудь:

— Знаете, тут поблизости ни одного приличного заведения. Ничего, если немного пройдемся?

В толчее тротуара Фрэнк еще с минуту глупо и растерянно улыбался, прежде чем вспомнил слово «такси»; когда по взмаху его руки машина остановилась и улыбающаяся Морин грациозно забралась на сиденье, ему стало так хорошо, что даже не встревожила зацепленная краем глаза картина: со стороны «жуткого места» в эскорте знакомых силуэтов Лэтропа, Смола и Ордуэя двигалась приметная туша Сида Роску. Неизвестно, заметили они его или нет, но Фрэнк тотчас решил, что это не важно. Захлопнув дверцу, он посмотрел из окна отъезжавшей машины и едва не рассмеялся, когда сквозь лес ног разглядел шаркающие апельсиновые башмаки Джека Ордуэя.

6

— Как-то все расплывается, — сказала Морин. — Нет, я в норме, только хорошо бы чего-нибудь пожевать.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее