Дорога по облакам

Утробный рев повторился, и от неожиданности Эвглин едва не свалилась с тропинки. Харвис вовремя подхватил ее под локоть и улыбнулся.

— Это какое-то природное явление! — почти прокричал он. — Не живое существо!

Вот и замечательно. Эвглин наконец-то стала чувствовать наплыв страха.

Они прошли по тропе еще немного и вдруг замерли, не в силах сдвинуться с места.

Больше не было ни тропы, ни пустыни, ни грязно-рыжих скал. Прямо перед Эвглин и Харвисом бушевало море. Грозное, иссиня-черное, оно вздыбливало волны и обрушивало на невидимый берег. Низкое небо, покрытое растрепанным одеялом гневных облаков, почти касалось воды, и крики чаек были звонкими и испуганными.

Море было помещено в гигантскую раму из дымящегося тумана. Харвис смотрел и не мог оторвать взгляда. Его губы дрожали — то ли он читал молитву, то ли бранился так грязно, как только мог.

Эвглин шагнула вперед. Возле самого края рамы были темные скалы, и, увидев их, она рванулась вперед, к бурлящей соленой воде.

Кажется, она кричала. Сердце гулко бухало, пытаясь вырваться из груди, Эвглин видела только скалы среди морской пены и знала, что если не доберется до них, то умрет. Вот просто возьмет и умрет, не сумеет жить дальше.

Потом туманная рама вдруг странно накренилась, а в лицо ударила мокрая земля. Кто-то прыгнул сзади и свалил Эвглин в грязь, не позволяя ей двигаться. Она дернулась, пытаясь вырваться, но безуспешно.

— Пусти-и! — прохрипела Эвглин, уже догадавшись, что это Харвис рухнул на нее и не дает освободиться. — Пусти! Это мое! Это мой мир!

Туманная рама накренилась, и их обдало соленой морской водой, окончательно смывая слабенькую защиту артефакта. Эвглин рванулась снова и разревелась. Море уходило в туман, теряло краски и звуки, становилось акварельным рисунком на листке бумаги, сквозь который просвечивали уже знакомые скалы Приграничья.

— Пусти… — повторила Эвглин, захлебываясь слезами, и Харвис скатился с нее в грязь. Уже не надо было держать, Эвглин осталась в его мире и не вернулась домой. Можно было подняться и протянуть ей руку.

Дождь закончился. Последние капли падали на землю.

* * *

Сволочь, гадина и не прощу.

Именно такие слова Харвис слушал, когда тащил Эвглин обратно в палатку. И это были самые культурные и приличные слова.

Сперва девушка ходила по грязи там, где открылось море ее мира, и Харвис, почти окаменевший от того торжественного и пугающего вида, никак ей не мешал. Потом он решил, что все-таки надо идти обратно, но Эвглин придерживалась другого мнения — ждала, что врата между мирами снова откроются.

В конце концов, Харвис не выдержал, подхватил девушку и, водрузив ее на плечо, пошел назад к шатрам, как дикий кочевник, волокущий заслуженную добычу.

Наверняка, кочевники от своих пленниц выслушивают такие же слова.

— Сволочь! Гадина! Никогда тебя не прощу! — орала Эвглин, колотя Харвиса по спине. Кулачки были маленькие, но твердые. — Сволочь! Это был Фиолент! Мыс Фиолент! Я узнала!

Конечно, в шатер Харвис не пошел. Они оба были грязны до невозможности, слуги замучаются убирать. Обойдя шатер, он вышел к бассейну, пнул один из камней бортика, и вода стала теплой.

— Сволочь! Пусти!

На сей раз Харвис подчинился, и девушка с визгом полетела в бассейн. Вскоре визги поменяли тональность: тяжелая от грязи и глины одежда стала тянуть Эвглин на дно, а Харвис уже успел заметить, что плавала она не очень-то и хорошо. По счастью, в его бассейне при всем желании нельзя было утонуть. В отличие от моря возле мыса Фиолент, или как там его.

Наконец, Эвглин умолкла и сердито сверкнула глазами на Харвиса. Он протянул ей сетку с мыльными принадлежностями, и Эвглин начала умываться.

— Там была буря, в вашем мире, — произнес Харвис. — Я не хотел, чтоб вы утонули. Вы хорошо плаваете только в моем бассейне, Эвглин.

Он сделал паузу и добавил:

— Вы бы просто не добрались до мыса. Эвглин…

По воде поплыли хлопья мыльной пены. Эвглин сбросила грязную одежду и ответила:

— Ничего не говорите, Харвис. Пожалуйста.

И Харвис увидел, что она снова плачет. Это уже не была истерика, которая разразилась возле скал, а тихие слезы — и вот это было намного горше и печальнее. Харвису казалось, что Эвглин плачет сердцем.

А как ей было не плакать? Она увидела дом и не смогла вернуться туда.

Вздохнув, Харвис соскользнул с бортика бассейна и, подплыв к Эвглин, поймал ее руку. Девушка вздрогнула, но больше не пробовала освободиться.

— Эвглин, — произнес он. — Эвглин, пожалуйста. Если бы с вами что-то случилось, я бы не смог жить дальше.

Девушка вхлипнула, и Харвис уловил едва слышное:

— Это был мой мир. Это был мой дом.

— Вы вернетесь, — запах ландыша, легко поднимавшийся от бледной кожи Эвглин, заставлял что-то звенеть в груди Харвиса. — Вы обязательно вернетесь, Эвглин, обещаю. Я сделаю все…

Он умолк. Конечно, она и не представляет, насколько ему больно говорить об этом. Харвис не хотел, чтоб она исчезла.