Дорога по облакам

Наверно, от него и сбежали прежние обитатели избушки. Отправились в поход через лес, потому что оставаться было невозможно.

«Уходи».

Голос навевал воспоминания о неровной бурой глади болот, в которой изредка появляются окошки темной воды — и тот, кто смотрит из этих окошек, способен одним взглядом остановить чужое сердце и пожрать душу.

— Кто ты? — спросила Эвглин и вздрогнула: настолько громко прозвучал ее голос. Он раскатился по дому, и дождливая тьма проглотила звуки.

«Я тот, кто тебя отсюда выдавит, — ответил голос, и по гостиной прошелся ветер: душный, затхлый, пахнущий гнилью и разложением. — Выйди из дома. Прочь из моего мира».

Эвглин не запомнила, как вышла из дома. Дождь тотчас же обрушился на нее, вымочив до нитки, но впереди, на поляне, дождя не было — там светило яркое летнее солнце, и большая арабская семья гуляла возле Эйфелевой башни. Эвглин смотрела на влажную дымящуюся раму, обрамлявшую вид на родной мир, и не знала, что с ней происходит: жива ли она еще, дышит ли, может видеть и понимать?

Над домом нависла тень — лохматая, темная, сложенная из еловых ветвей и костей птиц и животных, переплетенных стеблями трав. На поляну легла пелена тяжелого запаха гнилых ягол. Эвглин не оборачивалась — просто знала, что за спиной стоит нечто, которое было сильнее всех магов этого мира и всех возможных миров.

И это нечто настолько ненавидело ее, что открыло ей ворота домой. Оно не хотело существовать в одном мире с Эвглин — и убивать ее не хотело, чтоб не мараться.

«Это? — спросил голос. — Или это?»

Париж в рамке растаял. Эвглин увидела знакомую аллею парка, драконий скелет американских горок за оградой и рыжего беспородного пса, который бежал за брошенной ему палкой. Подхватив ее, он вернулся к хозяевам, в которых Эвглин с восторженным ужасом узнала Таню и Кира, ее однокурсников — узнала и не сдержала крика.

Земля качнулась, мягко уплывая из-под ног. Эвглин закричала. Все, что было с нею в Эльсингфоссе, утратило смысл — она снова могла стать Гелей Шуваловой, стать собой, вернуться к себе. Что-то мягко толкнуло ее в спину, и Эвглин сделала шаг к солнечному летнему дню и друзьям.

«Иди, — сказала тьма за спиной. — Уходи уже. Ты мешаешь мне».

На мгновение Эвглин ослепла — когда зрение вернулось, то она уже медленно шла по асфальтированной дорожке парка, оставив за спиной дождь и лес чужого мира. Воздух был упоительно сладким, и Эвглин — нет, уже Геля! — глотала его и не могла надышаться. Первой ее заметила собака и с радостным лаем бросилась к старой знакомой, а потом уже Таня заорала:

— Геля, ты?! Гелька! — и тотчас же зажала рот. Казалось, ее глаза сейчас вывалятся из орбит от ужаса и счастья.

— Это я, — прошептала Геля на русском. — Я вернулась.

И упала на асфальт.

* * *

Русалку они поймали почти сразу — им повезло наткнуться на добычу, едва выйдя к болоту. Молодая, жирная, похожая на большую жабу, она сидела на кочке и меланхолично жевала комаров — гнуса тут было предостаточно, русалка не голодала. Увидев ее, полковник скривился и дотронулся до лица жестом, отгоняющим нечистого.

— Ну и дрянь! — охотно поддержал его принц, который никогда прежде не видел русалок. — Я-то, дурак, думал, что они похожи на прекрасных дев…

— На прекрасных дев похожи ундины, а не русалки, — поучительно заявил Харвис и сделал такой жест, словно что-то солил. Русалка сразу же сомлела и сонно распласталась на кочке. — Но до ундин нам далеко, они живут в Среднеземельном море. Давайте перетащим ее, где потверже.

Принц и полковник шагнули к русалке с такими лицами, словно Харвис предложил им залезть в навозную кучу голыми руками. В каком-то смысле так и было: в отличие от остальных лесных и болотных духов, русалки не считали нужным умываться и чистить шкурку цвета охры. Пахло от них соответствующе — птицы падали на лету.

— Мощная вонища… — сообщил полковник, перетаскивая русалку на траву. — Помнится, во время Салаинского перехода у меня тоже ноги воняли. Но не до такой степени, помилуй Господи…

Принц молчал. Он шумно дышал через рот, и Харвис предметно опасался, что его высочество сомлеет без чувств рядышком с русалкой. Мысленно подтрунивая над своими помощниками, Харвис понимал, что медлить незачем. Дождь погружал лес во влажную тоскливую мглу, вечерело, и в душе у Харвиса поселилось стойкое дурное предчувствие. Ему казалось, что кто-то ходит в лесу, замирает, когда они оборачиваются, и продолжает движение, когда на него перестают смотреть.

А Эвглин была в доме одна. Харвис не сомневался в крепости стен и задвижек, но глухое чувство тоскливого раздражения становилось все сильнее.

Шкурка сходила легко. Харвис швырнул ее в котелок, подставленный принцем, и принялся извлекать из-под желтоватых мышц русалки теплые прозрачные камешки — из них и будет скован щит для его высочества Генриха. Альден старался не рассматривать содержимое котелка, но то и дело косился туда, и его лицо вздрагивало и приобретало мертвенно-серый оттенок.