Дорога скорби

– Не знаю, – расстроенно сказал он. – Я только могу сказать, что, кто бы это ни сделал, он умеет обращаться с лошадьми. Этот жеребец бродил на пастбище, хотя и был объезжен.

Я поехал повидаться с сержантом, который выглядел так, будто от одного воспоминания его опять вывернет наизнанку.

– Я видел множество покалеченных людей. И трупы тоже видел, – сказал он. – Но это совсем другое дело. Бессмысленное. У меня даже желудок взбунтовался.

У полиции не было подозреваемого. Для них это было отдельное событие, а не часть общей картины. Единственное свидетельство, которое они имели, это :что от поля, где пасся жеребец, удалялся голубой "Лендровер", а "Лендроверов" в сельской местности тринадцать на дюжину. Дело не закрыли, но и не вели активного расследования. Жеребец и его копыто давно отправились на фабрику по производству клея.

– У вас есть какие-нибудь фотографии? – спросил я. Сержант ответил, что фотографии – дело полиции, а не общественности.

– Я знаю, кто вы, – добавил он, – но для нас вы – общественность.

Извините.

Хозяйка жеребца сказала, что была слишком потрясена, чтобы заботиться о фотографиях.

Я поехал дальше, на север Ланкашира, и попал в бурю эмоций. Рослый, шумный и взбешенный фермер – из тех, кто всегда знает все лучше других, дал волю своему праведному гневу, кричал мне в лицо, брызгал слюной и тыкал в воздух пальцем, выпятив челюсть в классическом животном выражении агрессии.

– Лучший жеребец, какой только у меня был, – бушевал он. – Он стоил мне кучи денег, но был хорош. Порода, стать и все такое. И быстрый, скажу я вам. Он должен был скакать в Ньюмаркете на следующей неделе.

Он упомянул известного тренера, который, как я знал, не работал с пустышками.

– Прекрасный жеребец, – продолжал фермер. – И потом эти полицейские спрашивают, не убил ли я его, чтобы получить страховку! Я вас спрашиваю, что это такое! Он не был застрахован. Я им так и сказал. Они сказали, что я не могу подтвердить, что он не был застрахован. Вы понимаете? Вы знаете, что можно подтвердить, застраховано ли что-то, но нельзя подтвердить, что вы ничего не застраховали? Вы это знаете?

Я сказал, что слышал об этом.

– Я их послал! Они не искали того, кто отрубил моему коню ногу, они только проверяли, не я ли это сам сделал. Они так меня обозлили...

Ему не хватило слов, и он умолк. Я встречал людей, которых несправедливо обвиняли в поджогах, избиении детей, воровстве и взяточничестве, и поэтому я знал этот тон оскорбленной невинности. Я готов был поспорить, что разозленный фермер не рубил ногу своему жеребцу, и так ему об этом и сказал. Он сильно удивился.

– Вы мне верите?

– Конечно, – кивнул я. – Все дело вот в чем: кто знал о том, что вы купили прекрасного быстрого жеребца и держите его на своей ферме в поле?

– Кто знал? – Он выглядел виноватым, как человек, столкнувшийся с неприятным фактом. – Я трепал языком направо и налево. Да половина графства знала. И еще я хвастался им в Эйнтри, накануне Большого национального.

Я был одним из спонсоров этого ленча – ну, "Топлайн фудс", – и с жеребцом было все в порядке. Утром я его проведал. А на следующую ночь, после Национального, это и случилось.

Он сам сделал цветные фотографии, не доверяя полиции, и с готовностью показал их мне.

– Передняя бабка, – сказал он, тыкая пальцем в сделанный крупным планом снимок отрубленной ноги. – Отсечена точно под щеткой. Почти в суставе. Вон, видите – белые концы костей.

Фотографии дрожали в руках. Не помогло и то, что я видел собственную левую кисть почти в таком же состоянии.

– А что думает ваш ветеринар? – спросил я.

– То же, что и я.

Я отправился к ветеринару. Одним ударом, сказал он. Только одним. Никаких пробных ударов. Точно в самом уязвимом месте конской ноги.

– Каким орудием?

Он не знал.

Я поехал в Йоркшир, где месяцем раньше, во время Йоркских весенних скачек, в лунную ночь лишился передней бабки каштановый жеребец-двухлеток.

Один удар. Страховки нет. Потрясенные владельцы. И никаких зацепок.

На этот раз владельцами оказались сдержанные супруги со старомодными манерами и непоколебимым достоинством. Они были крайне возмущены и потрясены, столкнувшись с таким открытым злом, которое могло без причин уничтожить прекрасное создание – в данном случае превосходного, быстрого, благородного коня.

– Зачем? – спрашивали они меня. – Зачем кому-то совершать этот бесцельный и безнравственный поступок?

Я не мог ответить. Я только побудил их поговорить, излить страдание и сожаление о потере. Они говорили, а я слушал.

– У нас была такая хорошая неделя, – сказала жена. – Каждый год во время Йоркских весенних скачек у нас останавливаются гости... потому что, вы сами видите, у нас большой дом... человек шесть-семь, мы приглашаем прислугу и устраиваем вечеринку, а в этом году была прекрасная погода, и мы хорошо провели время.

– Удачно, – добавил ее муж.