Дорога смертной тени

– Смертельно напугана, если уж быть точной! – ухмыльнулся старик. Не усмехнулся, а именно ухмыльнулся. Эта злая гримаса, исказившая его благостные черты, поразила Лину даже больше, чем то, что старик каким-то образом умудрился забраться к ней голову и подслушать мысли.

Тем временем ночной гость осторожно отвел ей за ухо прядь волос и тихо, почти шепотом проговорил:

– Вас навестят, и очень скоро… Я ведь обещал вам много-много вечеров в Локко, верно? А я всегда сдерживаю обещания.

Он резко отпрянул, внезапно оказавшись возле лестницы, и дверь сама собой захлопнулась с оглушительным грохотом. Лина вскрикнула и попятилась. Сердце истерически колотилось о грудную клетку, дыхание причиняло боль. Ей хотелось вопить от ужаса, звать на помощь, но краем сознания Лина понимала, что помочь ей не сумеет никто. Она как будто провалилась в другое измерение, куда обычным людям проход закрыт.

«У меня свои дела с Локко», – подумала она, и мысль показалась успокаивающей. Это место живет по своим законам, которых Ангелина пока не знает. Но все впереди – она научится и перестанет бояться.

Постепенно успокоившись, Лина огляделась по сторонам и обнаружила, что, несмотря на закрытую дверь, теперь в комнате гораздо светлее. Она быстро поняла, в чем дело: занавески почему-то оказались раздвинуты, хотя она и близко к окну не подходила.

В комнату заглядывала полнолицая круглая луна. На кровати кто-то сидел, сгорбившись, уронив руки на колени.

Эта ночь определенно была полна сюрпризов…

Снова вернулся липкий, ползучий страх, от которого леденеют руки и противно тянет в районе солнечного сплетения. Еле переставляя непослушные ноги, Лина подошла ближе.

Не было нужды спрашивать посетителя, кто он. Она и без того видела. В бледном лунном свете ясно вычерчивались все мерзкие детали знакомого облика. Лина узнавала седые волосы, стянутые резинкой в жидкий хвостик, маленькую головку, покатые плечи. На тете Оксане был тот самый халат с короткими рукавами, широкими бретелями и квадратным вырезом, который она надевала в свой последний день – и вообще во все дни, когда бывала дома. Лину тошнило, когда она видела рыхлую мягкую кожу на груди и шее, дряблые старческие руки, покрытые отвратительными пигментными пятнами. Она ненавидела в тетке все: облик, голос, характер, слова, поступки. Та отвечала взаимностью.

Забрав Лину у сумасшедшей матери, бабушка, Марина Сергеевна, оформила опеку над ребенком. Но не на себя, а на свою дочь, Оксану Кольцову. Бабушке было уже под восемьдесят, и, хотя была она сильной, энергичной, все держала в крепких руках, часы ее могли в любой момент остановиться.

Ангелина не любила вспоминать прошлое, разве что ранние годы. Но воспоминания о том, как она жила до смерти отца, казались ей похожими на сказку. Они были слишком хороши для нее сегодняшней, и потому словно бы не вполне принадлежали ей. Ее детство настолько отличалось от всего случившегося потом, что Ангелина привыкла думать о том времени, как о чем-то отдельном от себя. Это был даже не сон, а просто иная реальность.

А следующие годы – почти пятнадцать лет, которые она прожила до встречи с Митей, – были сплошной угольно-черной полосой. Правда, с редкими вкраплениями-просветами. Иногда уголь с одного боку бывает глянцевый, блестящий. Он, конечно, все равно черный, но этот блеск – все же что-то более красивое и яркое. Так и в жизни Лины. Все оставалось черным, но некоторые стороны жизни немножко сияли. Например, ее дар живописца. Или то, что она стала учиться в институте, куда мечтала поступить.

Еще одним таким просветом была бабушка. Поначалу девочка побаивалась Марину Сергеевну: помнила, как та ненавидела ее маму. Знала, какая она строгая, даже суровая. Но потом Лина осознала, что бабушка любит ее. Любит, как всегда любила своего сына, Ангелининого отца – гораздо больше, чем дочь, Оксану. Иногда она говорила внучке, что та похожа на папу – улыбкой, формой глаз, посадкой головы. Высоким ростом и худобой Лина тоже пошла в отца.

О маме Марина Сергеевна никогда плохо не говорила, то есть вообще старалась не упоминать, как будто ее и вовсе никогда на свете не было. Если и случалось ей обмолвиться о снохе, то вспоминала бабушка лишь о том далеком времени, когда был жив сын, Станислав.

Постепенно образ матери раздвоился в сознании Ангелины. Та мама, какую она знала раньше, в далеком детстве, превратилась в добрую прекрасную фею, не имеющую отношения к уродливой ведьме, которая часами сидела в кресле, разговаривая с пустотой, или склонялась над дочкой ночами, собираясь убить.

Живя у бабушки, девочка мало обращала внимания на тетю Оксану. Та просто была – спала в соседней спальне, готовила на кухне еду, иногда встречала Лину из школы. Но девочка чувствовала, что чем-то неприятна ей, и старалась пореже пересекаться с теткой. Собственно, и нужды в этом не было: ее мир вращался вокруг бабушки. Проживи Марина Сергеевна дольше, кто знает, как сложилась бы Ангелинина жизнь.