Дорога стали и надежды

Уколова покосилась на сидящего человека. Постучала пальцем по столу. Тот дернулся, затравленно покосившись на нее.

– И для чего?

Тот глотнул. Кадык, выпирающий из худой волосатой шеи, заходил взад-вперед. Человек не ответил. Сержант-дознаватель, тихо и спокойно курящий папиросу в углу, встал, нарочито шаркая, двинул к нему. Допрашиваемый трясся, косился в сторону стола справа.

Уколова выдержала паузу, дав ему возможность еще раз полюбоваться на инструментарий. Сама она им пользоваться не любила, постоянно заполняя наряд на ассистента из Третьего отдела СБ. Петр Ильич посмеивался, но подмахивал бланки не задумываясь.

Допрашиваемый задрожал сильнее, глаза бегали: взгляд то на стол, то через плечо назад. Понятное дело, впечатляли оба наблюдения. И если Михал Михалыч, сержант-дознаватель, с виду казался вылитым душкой, таким милым со своими залысинами, то его инструменты себя показывали сразу. И какая разница, что куда страшнее именно невысокий, с сухим сильным телом пожилой мужчина в кожаном фартуке? Металл всегда пугает сильнее.

Клещи с изогнутыми и прямыми щипцами. Совершенно изуверские, с острыми кромками. Ровно выложенный набор хирургических ножей, включающий большой резекционный. Иглы, шила, и прочие милые приспособления. И тут же, не чураясь такого соседства, плоскогубцы, старый шуруповерт и заляпанная въевшимся бурым киянка. Допрашиваемый побелел и дико покосился на мягко улыбающегося Михал Михалыча.

– Воронин! – Жене пришлось почти крикнуть. Зато допрашиваемый сотрудник технического сектора при администрации Новоуфимской КРБ соизволил повернуться в ее сторону. – Зачем?

– Что? – перед лицом Воронина возник выщербленный и адски ужасный канцелярский нож. Михал Михалыч ласково потрепал юношу по курчавой голове. Тот застучал зубами. – Что зачем?!!

Уколова вздохнула, покосившись на несколько листов драгоценной бумаги, покрытой не менее драгоценными чернилами для совершенно неприлично дорогого принтера. Щелкнула выключателем, шарахнув Воронина по глазам светом, и, перегнувшись к нему, заорала, схватив за ворот рубахи:

– Зачем ты, придурок, использовал дефицитнейшие чернила для печатной техники и распечатывал вместе с дружками всякую херню вроде этой, а?!!

Воронин шумно дышал, хлюпающе втягивая воздух носом. В левой ноздре, пузырясь и не желая лопаться, надувался пузырь. Уколова брезгливо отдернула руку, покосилась на странный текст…

Или не странный?

Или откровенно бредовый?

Ну, а как еще оценивать такое:

«Человеческий ум в западне —
Е…я, шмотки, еда и посуда!
Раз весь мир говорит о ху…е,
Так давайте базар
Доводить до абсурда!

Затрещали беседы по швам,

Закипают мозги уеб…в!
Мы напишем на радость Богам
Высокую песнь Интеллектуалов!

Воздух пах дождем, шашлыками, дешевой латексной любовью и армянским табаком. Немного аромата добавлял работающий где-то в стороне асфальтоукладчик. В самом деле, когда лучше всего класть асфальт, если не в дождь?

Радостно рассказывая миру о «Яге» в пакете и размахивая непочатой полоской «Контекс», прошла малолетняя лахудра с подружками.

– Время классики вышло. – Росинант плевать хотел на очередной фестиваль «Рок над… и за…» – Рокеры поют о вреде наркотиков, а пчелы ненавидят мед. Не иначе Апокалипсис?

– Да не… – Мэд-Дог поковырялся в зубах зубилом. – Это просто модно.

– Что именно? Орать про «мамабыменявиделасгандономистрайками»? Алкоголику участвовать в акции против наркотиков? Говорить о «скольколетможноотмечатьденьпобеды»? Носить только вещи из как бы новых коллекций псевдоитальянских бутиков?

– И это тоже, несомненно. – Мэд-Дог проводил взглядом пьяненькую «милф», явно желающую выглядеть красивее. Вот только корректирующее белье все же надо покупать с умом и вряд ли стоило надевать его под джинсы на бедрах и топик. – Сейчас вообще многое модное абсурдно. Что поделать, такова селяви.